Однажды в Октябре

Неожиданно в разговор вступил до сего момента молчавший подполковник Ильин, — Да, товарищ Дзержинский, мы так считаем. Более того, у нас в будущем был соответствующий политический опыт, который завершился вполне успешно. Я вам потом при личной беседе изложу наш план.

Я поднял руку, — Позвольте представить вам подполковника Ильина Николая Викторовича, — потом кивнул Ильину, — Продолжайте, Николай Викторович.

— Позднее, когда власть перейдет к большевикам, каждый может найти себе достойное место в новой России. Для начала надо заключить с Германией мир, на условиях предложенного нами «нулевого варианта». Для мужиков, измаявшихся в безземелье, — это земля… Для рабочих — справедливое трудовое законодательство и достойную оплату за их работу. Для всех бесплатное здравоохранение и образование. Для умных и талантливых людей — возможность занять любой пост и любую должность, без оглядки на их знатность и происхождение.

Для нынешнего офицерского корпуса и чиновников мы откажемся от идеи господина Энгельса о полной ликвидации старого государственного аппарата, армии и флота. Сохранив армию и флот, пусть на первых порах и в кадрированном составе, мы предотвратим появление большого количества безработных офицеров и чиновников, которые в нашей истории и стали питательной средой для Белого движения. Кроме того, не все воинские части будут кадрированными. На окраинах Российской империи, стараниями господ из Временного правительства поднимает голову местечковый национализм, с которым в любом случае придется бороться железной рукой. К тому же вероятна интервенция англичан, французов, американцев, и даже японцев. Кроме того, в срочном порядке необходимо воссоздать органы по борьбе с уголовной преступностью, разрушенных Керенским, и принять все меры к обузданию разгула бандитизма самым крутыми мерами, вплоть до расстрела уголовников взятых с поличным прямо на месте преступления. Работы, много, вся она нелегкая, но мы ее не боимся.

— Большевики не боятся нелегкой работы, товарищ Ильин, — сказал Дзержинский, — мы будем с вами сотрудничать, если это не потребует от нас отказа от идеи социальной справедливости.

— Не потребует, — сказал я, — если конечно не считать «социальной справедливостью» желание некоторых горячих и глупых голов перестрелять всех «бывших» — от царя, до последнего городового.

Дзержинский кивнул. Очевидно, он не хуже меня знал реальное состояние дел в России. Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич сделал свой выбор уже давно. Еще тогда, когда вместе с генералом Потаповым они сделали все, чтобы сорвать замысел Корнилова стать диктатором. Он и в нашей истории служил большевикам не за страх а за совестью. Думаю, что и в этой истории он не изменит себе.

Контр-адмирал Пилкин, молча сидит за столом, опустив голову. Ему тяжелее всего. В тот раз он примкнул к генералу Юденичу, участвовал в Гражданской войне на стороне белых, потом эмигрировал и умер в Ницце. Будем надеяться, что он все же сделает правильный выбор.

— Надо с ним побеседовать отдельно, с глазу на глаз. Как адмирал с адмиралом, — подумал я, а вслух сказал, — Николай Викторович, проводите, пожалуйста, генерала Бонч-Бруевича в оперативный отдел. Пусть он поделится с нашими офицерами своей информацией об обстановке на фронте в Прибалтике. Чем сильнее мы будем бить немцев, тем быстрее они согласятся на мир. Потом, будьте добры, полностью введите товарища Дзержинского в курс текущих дел. А я тут поговорю с Владимиром Константиновичем, как моряк с моряком.

12 октября (29 сентября) 1917 года, 11:00. Петроград. Кирочная улица угол Таврической

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич.

Вертолет улетел, машины уехали, остались на улице лишь я да генерал Потапов. Николай Михайлович был задумчив и немного грустен.

— Пойдемте, Александр Васильевич, — сказал он, — как говорили древние: «suum cuique» — «каждому свое». Кому мировая революция, а кому — черная работа, про которую обывателям лучше не знать. Но ведь должен же кто-то думать о безопасности России, какой бы государственный строй в ней не был? Как я понял, вы и сами выходец из структуры, которая в вашем времени занималась чем-то подобным?

— Не совсем так. Я занимался в нашем времени не военной, а политической разведкой, но суть от этого, однако, не меняется…

Посмотрите, Николай Михайлович, — воскликнул я, — все те же мозаичные панно, какие были в моем детстве. — Я указал на музей Суворова, подобно башне какого-то старинного русского кремля возвышавшегося на другой стороне Кирочной улицы. На его фасаде по обеим сторонам от герба Суворова, размещались две мозаики: «Отъезд Суворова в поход 1799 года» и «Суворов, совершающий переход через Альпы».