Однажды вечером в Париже

– Какой же я Бошан? Я Таши Накамура. – Он приосанился, выпрямился и все равно едва доходил мне до плеча. – С Пьером Бошаном мы раньше работали в «Глобал электроникс».

– Раньше работали? – Я решительно ничего не мог понять.

Японец кивнул:

– Пока эта маленькая брюнетка, пока эта ведьма не сделала его настоящим психом. Если хотите знать мое мнение – у нее слишком большой нос, ну да я не о том. В общем, Бошан на два года уехал в Мичиган работать, а мне сдал свою квартиру. Когда она порвала с Бошаном, он был просто не в состоянии жить здесь, на одной лестничной площадке с ней. Не вынес.

– Ах, вот оно что…

Мне было жаль беднягу Бошана, но еще больше было жаль самого себя. Нос у Мелани совершенно нормальный. Кстати, азиаты считают, что у всех людей белой расы слишком большие носы, и между собой называют европейцев носачами, ах, да вообще все в мире относительно, в том числе и представления о величине носа… Все это так, но женщина, которую я искал, определенно не брюнетка.

На всякий случай я спросил:

– А вы не заметили, она носит красный плащ?

– Я всегда вижу мадемуазель Леблан в черных тонах.

Я разочарованно вздохнул:

– Ну, в таком случае ее, наверное, зовут не Мелани. Не знаете?

Японец призадумался.

– Не знаю. Или… погодите-ка, постойте! Однажды мне пришлось получать посылку вместо нее, и на пакете было написано… написано…

– Что?!

– Люсиль или Лоранс, а может, Линда – как-то на «эл», не сомневайтесь! – Таши Накамура решительно помахал пальцем.

– Да… этого я и опасался. – А ведь еще недавно я был готов поклясться, что в ту ночь свет в окне загорелся и через минуту опять погас именно на третьем этаже. Выходит, я ошибся.

Мсье Накамура кивнул мне и собрался закрыть дверь.

– Мсье Накамура!

Он вздохнул.

– Может быть, вы знаете какую-нибудь женщину по имени Мелани здесь, в этом крыле дома?

Он так прищурился, глядя на меня, что черный зрачок почти пропал.

– Скажите-ка, мсье, а что, собственно, происходит? На что вам сдалась эта Мелани? По-моему, вы проявляете назойливость.

Я стоически улыбнулся.

– Нет, – сказал он наконец. – Да если бы и жила тут такая… Мне-то что? Женщинами не интересуюсь.

С этими словами он захлопнул дверь, разговор был закончен.

На втором этаже у Дюпонов никого не оказалось дома, и я позвонил в другую дверь – в квартиру Монтабонов.

Пришлось немного подождать, потом дверь осторожно приоткрылась. На пороге стоял представительный пожилой господин в светло-сером костюме. Белые колечки волос вились вокруг загорелой и усеянной темными старческими пятнышками лысины. Вероятно, в лучшие времена у него была пышная шевелюра. Несмотря на вечерний час и довольно сумрачное освещение на лестнице, он вышел в темных солнечных очках. Поправив их, – я заметил, что его жилистая рука усеяна веснушками, – он стоял и молчал. Должно быть, ждал, что я заговорю первым.

– Мсье Монтабон? – неуверенно спросил я.

– Это я. Что вам угодно?

Я сразу понял, что напрасно позвонил в эту дверь. Но все-таки задал свой вопрос.

Мсье Монтабон оказался человеком в высшей степени учтивым. Он предложил мне войти, заметив, что не в его правилах разговаривать с людьми на лестнице. Жил он один, любил музыку Равеля, Пуленка и Дебюсси, увлекался шахматами. В молодости он долгое время служил послом в Аргентине и Чили, но пятнадцать лет назад оставил дипломатическое поприще. Каждый день к нему приходит помощница, она наводит порядок, стирает, готовит обед и ходит за покупками.

Но ее зовут Марго. Не Мелани.

Я уверен, будь то в пределах его возможностей, этот приветливый человек непременно помог бы мне. Но он никогда не видел женщины в красном плаще. Жакоб Монтабон был почти слепой.

Между тем шел уже девятый час, и настроение мое заметно ухудшилось. Все эти разговоры давались мне нелегко, а к цели я так и не приблизился. Впрочем, кое-что изменилось, когда я спустился на первый этаж, где чуть не угодил в объятия полноватой особы лет за шестьдесят, в черной юбке и лиловой вязаной кофте. Она стояла внизу, словно только меня и ждала. Если принять во внимание ее массу, ножки у нее были необычайно изящные. Я разглядел и маленькие лиловые туфельки, сильно разношенные, без каблуков. Дама в лиловом приветливо поздоровалась. Таким образом, я, не звоня ни в какие двери, познакомился с мадам Бонне.

Любимый цвет Франсины Бонне – лиловый, что сразу бросалось в глаза. Когда она начала разговор, сопровождая речь оживленной жестикуляцией, я заметил блестящие лиловые стеклышки даже в длинных, задорно раскачивавшихся серьгах, выглядывавших из-под ее серебряных куделек.

В прежние времена мадам Бонне была консьержкой в одном из старинных домов на площади Вогезов. Потом у мужа обнаружили рак поджелудочной железы, через несколько месяцев он сошел в могилу, оставив вдове приличную ренту.

– Бедный Юго! Все произошло так быстро, – горестно вздохнула мадам Бонне.