Одни сутки войны (сборник)

– Нет, еще ничего не выходит. Пока что ясно, что эта самая Дуся влюбилась в майора и делится об этом с подружкой. Причем, как видите, очень аккуратно, как истая влюбленная, следит за каждым его шагом, за настроением. Если сопоставить все по времени, то…

– В этом есть рациональное зерно, – сказал член Военного совета. – Что собираетесь предпринять?

– Пока будем анализировать провалы, попробуем разработать эту линию.

Командующий помолчал, потом устало махнул рукой:

– Хорошо. В девять – доклад комфронтом. Попробую поспать.

6

Сутоцкий сопел и молчал. Матюхин, казалось, не обращал на него внимания. Как-то незаметно он обогнал напарника и теперь, ловко лавируя между кустарником и стволами деревьев, забирался в глубь леса между странной телефонной линией и той заброшенной дорогой-просекой, по которой проехали немецкие саперы. Его худощавое, острое лицо было озабоченно, губы часто шевелились.

Внезапно он остановился и недобро спросил:

– Ты знаешь, куда мы идем?

– Нет.

– А какого же черта молчишь? Ты что, пешка?

– Ты ж взялся командовать… А я при тебе вроде… персональной охраны.

– Хватит, Николай! Давай договоримся. А то будем злиться друг на друга и провалим дело. Ты знаешь, что нам больше всего нужно?

– А черт его знает, что ты еще выдумал…

– Я сказал – хватит! Нам нужна связь! Понимаешь, связь! И еще – свежие головы. Давай лучше сядем и подумаем.

Они сели, и Сутоцкий спросил:

– Ты думаешь, этот самый Курт не приведет за нами «хвоста»?

– Не должен.

– Почему? Может, объяснишь, о чем ты беседовал с ним, что он тебе писал? Ты действуешь, а я и в самом деле как пешка: в немецком-то я не силен!

– Не злись, Николай! Обскажу, как говорится, все до ниточки.

Андрей передал весь разговор с Куртом и объяснил свое поведение.

– Для тебя, может, все гитлеровцы на одно лицо. А я его увидел, сразу понял: австрияк. Они смуглее и чернявее. И наверняка мужик: шея тощая, а руки тяжелые. Мужики и там горбят – будь здоров. Когда прочитал письма, все стало на место. Австрияки, они помягче немцев, чувствительнее. А раз он еще и мужик, то, значит, как всякий мужик, соображать будет туго. Вот я вначале на чувствительность и ударил, пока он не пришел в себя, а потом уж на патриотизм: они ведь не слишком немцев любят.

– Теперь понимаю, но… не верю, что он, очухавшись, не доложит.

– А зачем ему докладывать? Ты одно пойми, мужик, бауэр – хоть немец, хоть австрияк, – он всегда немножко кулак, единоличник. Самому выжить, самому выгоду получить. Я в плену у бауэров работал, психологию их ой-ой как изучил. Он обязательно прикинет: а ему оттого, что он доложит, что будет? И сразу поймет: ничего хорошего не будет. Только плохое. В плен он все-таки попал? Попал! Расписку дал? Дал. Любой следователь, любой офицер прежде всего начнет допытываться: а что он такое сказал, что его отпустили подобру-поздорову? За признание ему сразу виселица. Не-ет, даже если б он и не австрияком был, и то промолчал бы. А он австрияк.

Он еще немножечко будет гордиться тем, что насолил швабам – так они настоящих немцев-пруссаков называют. А в плен придет – милости просим.

– А если не придет? Если против нас воевать будет?

– Слушай, Коля, скажи по совести: тебе радостно было бы его кончать? Стрелять же нельзя… – Сутоцкий смущенно хмыкнул. – Вот то-то и оно. Неприятно… Давай подумаем о худшем: этот Курт – дурак, доложил, за нами погоня. Что делать?

– Нужна связь.

– А ее нет! И еще. Раз саперы пошли по колонному пути, значит, скоро начнут выдвигаться войска, значит, близко ихнее наступление. Так я понимаю?

– Так. Почему все же ты уверен, что Курт сказал правду? Может, он врал.

– Нет. Он говорил правду. Он не отвечал на мои вопросы, а подтверждал или отрицал их. Такой, как он, быстро ложь не придумает. Правду говорил. А свидетельство тому – саперы.

– Какие предложения насчет связи?

– Погоди. Как ни говори, а проверять Курта нам еще придется. Карты у нас нет, а нам нужно точное расположение новых частей. Поэтому давай определим такой порядок. Сегодня день, до вечера, ведем подслушивание на всех линиях, что попадутся. Одновременно ищем связь. Если подвернется «язык» – берем и потрошим. Кстати, не исключено, что легковые машины, особенно специальные, вроде того тягача, могут иметь радиостанции. Если все удастся, вечером ты уйдешь к своим, а я останусь.

– Опять ты один решаешь!

– Возражай.

– Почему идти должен я и почему в одиночку?

– Нельзя рисковать. Если не пройдешь ты, завтра двинусь я. Почему лучше остаться мне? Я знаю язык. Еще одно: сигнал, что ты вышел к своим, – три красные ракеты в сторону… Нет, вспугивать не годится.

– Кого вспугивать?

– Я хотел сказать, в сторону поймы. Наоборот, на юг, в сторону Радова. Через каждые полчаса. Откуда-нибудь с дерева эти сигналы можно будет заметить.

– Ты говоришь так, словно я уже ухожу.

– Не злись, Николай. Мы сейчас не принадлежим себе. Если по каким-либо причинам первым придется идти мне, то сигналы у нас с тобой уже отработаны. Замечания есть?

Сутоцкий помялся, улыбнулся и буркнул:

– Жрать хочется.