Одноглазые валеты

(Сострадание, черт возьми. Он чуть не убил нас. Я не хочу умирать, Пэтти. Мне по хрен на эту боль.)

(На самом деле Эван тоже не хочет умирать, иначе бы он завершил начатое. Я не могла остановить его, Джон. Это был призыв, мольба. Он хочет освободиться. Пробыть шестнадцать лет в комнате, из которой не можешь выйти, – это очень долго. Я не могу винить его за такие чувства.)

(Он возненавидел меня, Пэтти.)

(Нет.) Но больше она ничего не сказала. Джон усмехнулся.

– Знаете, если не обращать внимания на то, что нас трое, мы очень даже степенные люди, – сказал однажды ночью Джон, пока они лежали на диване и потягивали каберне. – Мы не интересуемся свингом, не спим с другими. Внутри нашего треугольника мы не менее моногамны и консервативны, чем женатые пары из любого захолустья в штате Айова.

– Ты жалуешься, Джон? – Пэтти дразнила его, проводя пальцем по бедру и наблюдая за выражением его лица. – Мы тебе надоели?

Джон застонал, и все трое рассмеялись.

– Нет, – ответил он. – Не думаю, что такое когда-нибудь произойдет.

(Ладно, может, «ненависть» – сильно сказано, – продолжил Джон. – Но он больше не испытывает ко мне любви или привязанности. Уже давно. Правда, Эван?)

(Неправда, чертов эгоист, я хочу выбраться, я просто хочу побыть один… – Затем слабейшее эхо: – Джон мне жаль мне жаль…)

(Это в любом случае могло случиться, – сказала Пэтти им обоим. – Даже без Странности. Тогда были другие времена. Другие ценности.)

(Конечно. Но у Странности нельзя получить развод, правда?)

(Именно поэтому нам так нужно сочувствие и понимание – всем нам.)

(Ты всегда была чертовой святошей, Пэтти.)

(Пошел к черту, Джон.)

(Я бы с удовольствием, Пэтти. Боже, с огромным удовольствием.)

Джокертаун всегда был городом ночи.

Слегка за полночь, а улицы Джокертауна все так же полны людей. Темнота скрывала или преувеличивала уродства, по необходимости. Ночь была лучшей маской.

За последние несколько месяцев немногие натуралы ездили в Джей-таун. Туристы появлялись только днем, если появлялись вообще. На улицах стало невероятно опасно.

Ночью они покидали Джокертаун, словно вырываясь из кошмарного сна. Местные, однако, выходили наружу, и Странность решила придерживаться пути по многочисленным узким улочкам. Джону, может, и придется по вкусу появление на публике – уважение, а иногда и явная лесть джокеров, – но только не Пэтти. Пэтти могла простить Джону его эгоизм, эту каплю бальзама на его душу, но ей этого не хотелось и не требовалось, особенно сегодня.

Они находились в паре кварталов от развалин «Кристального дворца», на крохотной улочке, где была найдена пустая оболочка Гимли – чему так и не нашлось объяснения. Странность посмотрела на запятнанный тротуар: здесь лежало тело Тома Миллера, еще одна смерть, еще один акт безымянного насилия. Пэтти была уверена, что Гимли убил какой-нибудь мерзкий джокер, Эван думал, что Гимли мог стать ранней жертвой вспышки болезни Кройда, Джон (вечный скептик) считал, что это мог подстроить Хартманн. (Туда ему и дорога), – добавил Джон в ответ на мысль Пэтти.

Странность пошла дальше, прихрамывая, потому что одна нога почти полностью принадлежала Пэтти и соединялась с бедром под прямым углом. Движение этой ноги приносило чертовскую боль. Странность стонала и шла вперед.

– Черт, приятель. Она просто игрушка. Не стоит тратить время.

– Да, но это ведь не будет слишком напряжно, правда?

Голоса внезапно затихли, как только Странность повернула за угол на другую улочку. Их было трое, все парни, на вид не старше шестнадцати-семнадцати, в потертых кожаных куртках. Один из них был совсем похож на ребенка; у другого все лицо было покрыто прыщами и приправлено жуткими черными точками. Но именно парень, стоявший посередине, заставил Странность на мгновение засомневаться. Он был высоким, со светлой кожей. Под драной курткой и грязными ливайсами скрывалось тело бойца, стройное и мускулистое. Парень был дико красив, взъерошенные светлые волосы слегка закрывали его яркие глаза. Он казался симпатичным, пока они не заметили, что его глаза были налиты кровью, а сам он беспокойно дергался. Мальчишка принял дозу, он был накачан и опасен.

Джокер, которую Странность знала под именем Барби, всхлипывала, лежа на земле между этой троицей, – идеально сложенная женщина со взрослыми чертами, но едва ли с полметра ростом. С ее лица никогда не сходила улыбка. Она увидела Странность, ее рот нелепо искривился в ухмылке, но в блестящих голубых глазах виднелась мольба.