Одной крови

Алина Сергеевна знала, о чем говорила, ловко жонглировала медицинскими терминами, поясняя человеческим языком их суть. Была очень спокойна и вежлива, доступно объяснила по пунктам протокол лечения, ответила на все вопросы и попросила никогда не стесняться их задавать, одобрила Юлин выбор использовать менее токсичный вариант химиотерапии. Назначила дополнительные анализы, попросила сделать гастроскопию. А еще — позитронно-эмиссионную томографию — современную, дорогую и очень информативную диагностическую процедуру, которая является частью протокола, но в Москве делается в очень ограниченном количестве больниц и только по предварительной записи. Алина Сергеевна отправила стекла с материалом на повторное гистологическое исследование — диагноз, поставленный в Гематологическом центре на Динамо, нужно было подтвердит еще раз (все подтвердится). Это безусловное правило, которому Каширка следует всегда: за коллегами, даже профессиональными и добросовестными, нужно перепроверять.

На все про все должна была уйти еще одна невозможно долгая неделя: за это время нужно было привести в порядок все необходимые документы, поменять старый страховой полис на новый, получить квоту на госпитализацию, попросить у Марианны Максимовской обещанные ей в самом начале пути деньги на лечение, которые, к слову, еще как пригодятся. И подстричься.

Самым сложным для моей жены окажется последнее. Свои волосы она любила очень сильно. Как и я.

26

Длинные, густые, толстые, так вкусно пахнущие, сводящие с ума. Прямые. За несколько минут до начала дождя всегда начинают виться. Под первыми каплями — заворачиваются в кудряшки. Волосы щекочут кончики пальцев. Ты наклоняешься над моим лицом, они падают мне на щеки, мы целуемся. Я хорошо помню наш первый апрель, как свет падал на твое красивое лицо и на твои волосы, а я смущался и краснел. Ты собирала волосы в хвост, открывая опасные для впечатлительных мальчиков пубертатного возраста скулы. Я впадал в кому. Ты помнишь?

Мне так нравится, что ты их никогда не красила. Не наращивала. Не накручивала. Не подстригала коротко. Не совершала против этой красоты никаких тяжких преступлений. Милая моя, дай последний раз уткнуться в них носом. Надышаться ими, запутаться в них. Запустить в них свои руки.

Ничего этого я, разумеется, не произношу вслух. Я говорю это про себя, обнимая печальную жену у входа в парикмахерскую:

— Юль, ты помнишь, что сказал доктор? Они вырастут и будут еще лучше. Еще лучше, понимаешь? Значит, они будут вообще космически крутыми.

— Мне кажется, он просто так меня подбадривал, чувствуя, что для меня все это значит.

— Что думаешь, сразу налысо?

— Нет. Думаю в два этапа. Сначала просто очень коротко подстригу, чтобы привыкнуть. Потом, когда начнут выпадать, а рвать на себе будет нечего, побреюсь совсем.

— Все правильно. Я бы тоже так сделал. Хочешь, я побреюсь с тобой заодно?

— Зачем?

— Не знаю, за компанию.

— Нет, не надо. Что за глупые жертвы? Я пошла. Запомни меня такой.

— То, что у тебя в голове, нравится мне ничуть не меньше того, что на ней.

Юля подстриглась. Совсем коротко, как мальчишка. Мы прошлись по магазинам, купили несколько шапок и симпатичных платков: очень скоро они ей понадобятся. Потом зашли в ресторан, решили заесть стресс вкусной итальянской едой:

— Как хорошо, Ром, что никому из нас не пришла в голову мысль купить парик.

— Как это не пришла? Мне пришла.

— Шутишь?

— Понятно, что ничего пошлее парика нет. Но если речь идет, например, о розовом каре, как на японских школьницах в гольфах, то я не против: парик так парик.

— Представь, в таком ходить по больнице… и в гольфах.

— Только в таком виде и нужно ходить по больнице. Особенно по этой. Хоть какой-то признак жизни появится на двадцать три этажа скорби.

— Как думаешь, Ром, на Каширке случаются интрижки и романы?

— Очень надеюсь, что случаются. Очень надеюсь, что кроме болезни на Каширке хоть что-то между людьми происходит.

* * *

Через две недели после начала химиотерапии Юля, принимая душ, заметит, что ее волосы осыпаются, как умирающие поздней осенью листья. Она возьмет машинку и сделает себе ирокез, о котором с детства мечтала. Еще через неделю, не дожидаясь, когда на голове останется три волосинки, мой брутальный Уотти Бьюкэн побреется налысо и станет трогательной и невинной Шинейд О’Коннор.

Кто бы мог подумать, что лысые женщины могут быть такими привлекательными и сексуальными.

Я влюблюсь в свою жену во второй раз. Как будто заново.

27

Юля переехала на Каширку. Как будет реагировать ее организм на химиотерапию, никто не знал. Как скоро она сможет вернуться домой — никто не знал. Сколько мы тут пробудем безвылазно — никто не знал. Поэтому подготовились мы на всякий случай капитально. Привезли одежду, постельное белье, посуду, воду, ноутбук с фильмами, модем для доступа в Интернет, в который Юля ни разу не выйдет, любимые сладости, к которым она не прикоснется. В палате на двадцатом этаже, куда поселили мою жену, было две кровати. Вторая кровать, к счастью, была не занята. Я приоткрыл балкон, снял ботинки и улегся в постель: