Одноклассники бывшими не бывают

Он стоял и нервно вглядывался в подъезжающие машины. Отвечал ей рассеянно, словно не до конца осознавал, кто перед ним. Наташка поняла, что ему не до нее и собиралась уже уйти, но тут к тротуару подрулило такси, дверь открылась и детский голос закричал: «Папа!»

Тут уж она осталась, чтобы досмотреть.

Соболев отодвинул ее с дороги, шагнул к машине, подхватил на руки мальчишку с забинтованной ногой и куда-то унес.

Наташка не пошла за ним, ей было интереснее, кто остался в такси, но как ни всматривалась в темный салон, она так и не смогла никого разглядеть.

Я сказала ей спасибо и попросила уйти.

Мне показалось, что у меня онемели пальцы — закрыла замок не с первого раза. Кусала изнутри щеку, но не чувствовала ничего, кроме железистого привкуса. Сплюнула в раковину кровь и прополоскала рот. Ударилась локтем о косяк, но даже не ощутила этого.

В животе грызли друг друга два дракона — огненный и ледяной. Хлестали меня хвостами изнутри

Я ждала звонка. Ждала его.

Чувствовала себя, как джин, запертый в бутылке могущественным древним колдуном. Клялась то построить дворец, то разрушить царство, то броситься Соболеву на шею, то убить его, едва увижу. Но чем дальше, тем меньше в моих мыслях оставалось строительно-милосердных исходов.

Поскребла пальцем листовку. Она неожиданно легко отделилась от стены, и я, с маниакальным усердием принялась тереть и тереть ее, скоблить газетную бумагу, обнажая неровно нанесенную зеленую краску стен. "При пожаре" осыпалась белой трухой на пол. "Звонить" свернулось тонкой спиралью. "01" превратилось в пыль. Но я продолжала и продолжала, пытаясь довести стену до изначальной чистоты.

— Я хотел сказать тебе после того, как признался в любви, — нарушил напряженную тишину Соболев. Он отложил зубную щетку на подоконник, и я краем мозга отметила, что теперь пользоваться ею все равно нельзя. Мог бы сразу выкинуть.

— После того, как призналась я, — уточнила горько. Конечно, я вспомнила тот момент. — И я теперь понимаю, почему. Все, попалась птичка! Можно больше не скрываться.

— Ты тоже рассказала мне свою историю только после признания, — резонно заметил Илья, но именно справедливость его замечания взбесила меня сейчас до белых глаз.

— Я была честна с самого начала! Сразу говорила, что никаких детей! Скрывала только причину! — я была не до конца права, понимала это, но бесилась все сильнее. — Я-то, дура, мучилась, думая, что ты хочешь детей со мной! А ты…

Я вспомнила, что мы на лестнице, что через тонкие двери квартир обычно очень хорошо слышно, о чем говорят у лифтов. Только поэтому я замолчала, стараясь совладать с клокочущей в горле ядовитой обидой. Тише. Надо говорить тише.

— Рита! — он шагнул вперед, но мой взгляд его остановил. — Рита, вспомни, пожалуйста, что я тебе рассказывал об армии.

— Что ты думал там обо мне? Мало ли, что ты думал в двадцать лет… Главное, что вспомнил обо мне снова только в тридцать. Что же такого случилось, гадала я! Что же? — я вытерла пузырящуюся в уголках губ слюну. Прижала запястье ко рту и так застыла, часто и тяжело дыша, хватая недостающий воздух ртом. — А ты просто искал дуру, которая возьмет на себя ненужного тебе ребенка! Красивые и гламурные твои певички сразу послали, да? Зато дура-Рита наверняка обрадовалась бы такому подарочку!

— Нет! — Илья мотнул головой, отбрасывая волосы с лица, но они снова упали на глаза. Он провел рукой по лбу, зачесывая их обратно. — Не так!

— Сколько у тебя было претенденток в списке? — оборвала я его. — Сколько ты их перебрал за последние три года?

— Ты несправедлива, — твердо сказал он.

— Я?! Где ты держал своего сына, пока курлыкал тут свои лживые песни? Где прятал, чтобы он раньше времени не сорвал твой план?!

— У бабушки. На каникулах. Сломал ногу, и она отправила его обратно. Я думал, у меня еще есть время.

Голос у Соболева был сиплым и усталым. Но еще оставался твердым. Он не сдавался.

— И чего ты ждал?

— Удобного момента.

— Дождался?!

— Кто же знал, что так будет…

Он выдохнул и потер руками лицо. Вот теперь было видно, что ему отнюдь не двадцать пять. На лице проступило все напряжение, что я чувствовала в нем, сама того не желая. Я больше не хотела быть связанной с ним общими эмоциями. Не хотела ощущать укол боли в сердце, когда сама причиняю ему эту боль.

— Ты должен был знать!



* * *

Он не успел ответить. Пролетом выше остановился лифт и из него вывалилось целое семейство: две почти одинаковые толстощекие девочки с косичками, одна пониже, другая повыше, малыш на беговеле и тоненькая мама с младенцем в ярко-розовом слинге.

Она пыталась рулить своей пестрой компанией, но получалось не очень:

— Катя, не спеши, помоги Егору выбраться! Машунь, иди дверь открой. Егор, да отпусти ты руль, так колеса не пролезут! Кать, ну аккуратнее, по ногам ходишь. Маш, только в шахту ключи не урони, умоляю. Егорушка, ну не реви, сладкий мой, сейчас дам тебе сока, как только Маша справится с дверь. Все, Катюш, давай я сама Егора, ты лучше помоги дверь открыть, она сама не справится. Здрасте!

Последнее — это нам.