Одноклассники бывшими не бывают

Он прав, конечно. Странно, что Игорь еще не отправился меня разыскивать. Обиделся, что ли, наконец?

— Пойдем, — Илья потянул меня за руку, но не обратно ко всем, а в противоположную сторону.

— Куда? — удивилась я.

— Я машину оставил у другого входа, подальше, идем, идем…

— А… похороны? — я замерла, не смея поверить.

— Мы с ним уже попрощались. Или… — он замер. — Хочешь вернуться? Скандал, конечно, будет дикий…

Кажется, в его голосе прозвучало предвкушение.

— Почему?

— Потому что я тебя не отдам никому. А твой… этот, вряд ли смирится.

Я не знала. Игорь не из тех, кто бросается в драку, чтобы выяснить, у кого тестостерон лучше вырабатывается. Но сбежать вот так, а потом появиться вдвоем с распухшими от поцелуев на ветру губами — это провокация, которую вряд ли спокойно стерпит даже самый уравновешенный человек. А Наташка, уверена, еще и масла в огонь подольет.

Нет, не таких похорон я бы желала своему любимому учителю. Пусть уйдет спокойно, он это заслужил.

А я… и правда уже попрощалась. Не сейчас. В мае. Когда он был жив, помнил и верил в меня.

Мы выбрались из грязи на тропинку, ведущую к боковой калитке в ограде больницы. Машина Ильи действительно стояла неподалеку, даже странно, что я ее не заметила, когда мы подъезжали, и увидела его только в храме.

— Замерзла? — спросил Соболев, открывая мне дверцу.

— Нет, — честно ответила я.

С удовольствием осталась бы там несмотря на промозглый ветер и совершенно не греющее траурное платье.

— Да где же нет, у тебя руки ледяные! — возмутился он, выкручивая отопление на максимум и отогревая мои пальцы дыханием. Не выдержал, сорвался, начал их целовать. А я лишь смотрела на его склоненную передо мной светлую голову и умирала от счастья.

Расходящееся по машине тепло окутывало меня уютным облаком, расслабляло и успокаивало. Я всхлипнула раз или два, но плакать больше не хотелось. Рядом был мужчина, которого хотелось касаться — его горячая кожа под черной рубашкой, твердый живот, напрягающийся от прикосновений моих пальцев, его резкое дыхание, прервавшееся, когда я прильнула к нему всем телом, стиснула пальцы на плечах.

— Ой!

Краем глаза я заметила, что из ворот больницы сначала выплыл пузатый автобус-катафалк, а за ним потянулись унылой змеей остальные автомобили, все траурно-черные, серые, или, на худой конец — заляпанные грязью, словно специально готовились не сверкать яркими красными или желтыми боками на похоронах.

— Что?

— Прячься! — я пригнулась, узнав лупоглазую серебристую морду машины Игоря. Потянула Илью за собой, заставив почти лечь, скрывшись из глаз водителей. Нас запросто могли заметить и узнать, я только надеялась, что никто не стал смотреть по сторонам.

Согнувшийся в три погибели Илья тихонько ржал, пытаясь поймать меня, привлечь к себе и снова поцеловать. Я отбивалась, как могла, но в таких суровых условиях это было нелегко.

Он чмокнул меня в нос, поймал губами кончик уха, прикусил шею и тут же лизнул место укуса, заставляя мурашки разбежаться по всему телу, и уже не от холода. Я замерла, глядя ему в глаза. Что-то надо было сказать. Что-нибудь важное. Что-нибудь… настоящее. Но я отвела взгляд. Не сейчас.

Высунула нос:

— Уехали? — ни одной машины не было видно.

— Теперь тебя никто не спасет, — заявил Илья. — Ты вся в моей власти.

— Ты такой идиот… — покачала я головой.

— Я — счастливый идиот, — заявил он, отодвигая свое сиденье как можно дальше и затаскивая меня к себе на колени. Узкое платье трещало по швам, но его все равно было не спасти. Прижаться к его груди, обвить руками шею, качнуться, чувствуя его напряженное тело подо мной — это было важнее, нужнее.

Дыхания уже не хватало, крепких объятий не хватало, было мало обнаженной кожи в вырезе платья и вороте расстегнутой рубашки. Его руки пробирались под платье, оно все выше ползло по бедрам, мои пальцы судорожно расстегивали пуговицы его рубашки. В машине вдруг стало невыносимо жарко, дыхание обжигало, касания оставляли следы на голой коже, поцелуи были нужнее воздуха, а вместо слов оставались стоны.

— Ч-ч-черт… — выдохнул Илья, вдруг очнувшись. Буквально за несколько секунд до того, как происходящее стало тянуть на нарушение общественного порядка. — Погоди… Не здесь.

— Нет… — я прикусила его губу, досадуя на то, что пришлось прерваться, и на то, как сама же и увлеклась. Сползла с его коленей обратно на свое сиденье, одернула ползущее по швам платье, взглянула в зеркало заднего вида — растрепанные волосы, опухшие губы, засос на шее и горящие глаза. Сходила на похороны, называется.

Соболев выдохнул, застегивая рубашку, но стаскивая с шеи безнадежно помятый галстук.

— Ко мне нельзя, там… — он взъерошил волосы, завел машину и оглянулся по сторонам.

— Матвей, да? — тихо спросила я. Теперь было понятно, почему он ни разу не привозил меня к себе. Наверняка там были все приметы жилья, в котором есть ребенок — зубная паста с трансформерами, наклейки на всех поверхностях, детская комната, в конце концов.

— Да.

Он сжал зубы и постучался лбом о руль.

— Ты ведь… говорил с ним тогда? — я дождалась короткого кивка. — И не перезвонил?