Одновременно: жизнь

На хоккей я не ходил. Не особенно интересуюсь, да и на улицах было интереснее. К ледовой арене во время матча я съездил. Посмотрел на это впечатляющее сооружение, дождался окончания матча и полюбовался на волну людей, выходивших после хоккея на улицу. Не было орущих, пьяных, краснорожих фанатов. Не было жёстких кордонов милиции. Не было ничего угрожающего или хоть сколько тревожного. Был праздник. Здорово, что наша команда победила! Победила красиво.

В том же баре, где я перекинулся несколькими словами со счастливым англичанином, ко мне подсел совсем пьяный и радостный молоденький минчанин. Он меня узнал, но сомневался. От волнения и принятого на грудь он зачем-то заговорил со мной на беглом, плохом английском. Я ответил по-русски, тогда он убедился, что это именно я, обрадовался, захотел меня угостить, от чего я отказался, сказав, что не могу принять от него угощения в силу разницы в возрасте. Угостил его сам.

– А правда, что у Путина рейтинг сейчас больше семидесяти процентов? – вместо благодарности неожиданно спросил он.

Я пожал плечами, развёл руками, мол, наверное, но я не считал.

– Как же вы живёте там… – спросил он и задумался, очевидно подыскивая более точную формулировку. – Какая у вас мотивация жить в таком стаде и с таким пастухом?

Я ничего ему не ответил. Бар и барная стойка, как известно, территория демократии. А он, в общем-то, и не ждал ответа. Он отвлёкся от меня, с кем-то чокался, что-то громко выкрикивал то по-английски, то по-белорусски. А потом быстро вернулся ко мне с совершенно пьяными, но при этом счастливыми глазами.

– А я в июле уезжаю жить в Германию! Навсегда! – буквально выпалил он, перекрикивая музыку и шум. – Хватит! Надо начать жить по-настоящему!

В этом парне было столько счастья, в его словах и интонации была уверенность в том, что он на пороге новой и безусловно лучшей, чем была, жизни и что расстаётся он с Родиной и своим личным прошлым без всякого сожаления, да ещё громко хлопая дверью.

В этот момент я отчётливо вспомнил 1990 год, когда уезжал в Германию, как мне казалось, навсегда. Во мне было много разных переживаний. Был и страх, были сомнения, была будоражащая каждую клеточку организма надежда, больше всего было иллюзий… Даже радость была. Но счастья не было вовсе.

К счастью, дверью я не хлопнул.