Одолень-трава

— У Древа? Ах, какая мне честь!.. Скучун, а какое там было Древо? — Тут же выглянуло природное ксюшкино любопытство, точно рыженький хвостик из-под платья перерядившейся лисоньки… — Впрочем, меня это больше не интересует. Хватит! Ску-у-уч, Скучу-шенька, ну почему ты оставил меня там, посредине пути! — внезапно опять разрыдалась Ксюн, уткнувшись в пушистый бочок своего друга. — Ну почему я такая слабая, такая трусиха, почему я САМА не спасла его, не дошла даже, а свалилась там, на полянке, как мокрая тряпочка, а, скажи?! — Ксюн, вся в слезах, билась на плече Скучуна, а он, как мог, пытался успокоить ее, готовый вот-вот разреветься сам.

— Скуч, Скучушечка, миленький, ты разве не понимаешь, что я этого себе не прощу и тебе — тебе тоже! — Ксюн вскочила и, топнув ногой, закричала: — Я никогда не прощу тебе того, что ты дошел, а я — нет! — И она понеслась через поле обратно к шоссе. Скучун, конечно же, бросился следом.

Ксюн вылетела на автостраду метрах в двадцати от того места, где стояла их машина, и стала голосовать. Буквально через десять секунд остановился обшарпанный оранжевый «Запорожец», и Ксюн умчалась на нем в Москву, не желая никого видеть, ни с кем разговаривать, одинокая, обиженная на весь свет и прежде всего на себя…

Скучун же еле дотащился до «Жигуленка». Лапы его подкашивались, он даже упал пару раз на капустном поле; пушистый наш победитель не чувствовал уже ничего, кроме вязкой дремотной усталости. На смену подъему всех сил наступил спад, и теперь Скучун мечтал лишь о том, чтобы бухнуться куда-нибудь в уголок, где бы его никто не трогал…

Елена Петровна приняла валидол — ей опять стало плохо, — и втроем они еле-еле добрались до города, так и не сумев догнать шальной «Запорожец».

Вот и центр Москвы, вот и знакомый дворик, с которого начались все московские приключения Скучуна в незабвенную Ночь Полнолуния… Здесь он впервые выбрался на землю, здесь впервые встретил Ксюна и нашел в ней самого настоящего и верного друга! А вот теперь она почему-то не захотела понять ни его, Скучуна, ни себя самое… Понять, чтобы все-все принять и простить. И пойти дальше — и в жизни, и в душе своей — дальше, все выше и выше, туда, где в сердце мерцают звезды…

Скучун чувствовал себя совсем разбитым. Еле шевеля лапками, словно налитыми свинцом, вылез он из машины и, несмотря на настойчивое приглашение Елены Петровны зайти, расстался с ней у подъезда.

Скучун решил вновь вернуться туда, где было ему так хорошо, — в особняк на углу Малой Никитской и Спиридоновки, где впервые открылся ему дар творчества. Он не знал еще, что именно там затаилась от власти Тьмы вновь спасенная им Личинка, что там поджидает его иной, новый путь — та новая жизнь, которая всегда наступает для тех, кто ищет высшую Красоту. Она, это новая жизнь, всегда где-то рядом…

А тем временем Старый Урч, не зная, что Личинка покинула Нижний город, отправился за ней в подземелье. Ведь он все еще оставался ее Хранителем, и никто пока не лишал его этого звания…

А бабушка Елена пришла домой, переобулась, зажгла плиту, поставила чайник и стала ждать внучку. Она уже почти справилась со своим волнением: знала, что для ее Ксюна сейчас самое главное — преодолеть душевный разлад и прийти в себя, а для этого одиночество просто необходимо…

Елена Петровна верила своему Ксюну, верила в светлую ее судьбу и всеми силами души желала, чтобы Ксюн никуда не сворачивала с того пути, который открылся ей!

«Пускай иногда слабеют силы, пускай подступает тоска и кажется, что все никому не нужно… Не беда, это пройдет! — шептала она про себя, едва шевеля губами. — Ты только, девочка моя, верь, что без поисков Света, без чувства пути жизнь очень быстро покажется тебе случайной и пустой…

Держись, Ксюн, держись и поскорей возвращайся!»

* * *

Одинокий, понурый брел Скучун к особняку, затаившемуся у краешка Спиридоновки. Он весь измучился и чуть не плакал от обиды: почему его добрая, веселая Ксюн вдруг повела себя так нелепо, так странно, и откуда этот сумбур в его душе, эта тоска и растерянность — ведь все же хорошо, силы Зла отступили, Москва спасена… Казалось бы, чего ему не хватало?..

А мечтал наш Скучун о какой-то шальной, ликующей радости, что затопила бы все улицы, о народном гулянье с воздушными шариками по возрожденной Москве, которая, очистившись, расцветала бы на глазах как по мановению волшебной палочки, а ее жители, счастливые и похорошевшие, со слезами на глазах умилялись, глядя на своего спасителя и благодарили его за свое избавление… Где-то в глубине души надеялся наш герой, что победа окажется шумным и бурным праздником, как в театре, когда пьеса кончается, добро побеждает, и актеры непременно получают свои цветы и аплодисменты…