Одолень-трава

Профессор-историк любит размышляющего студента, любит обстоятельность в ответах, он никогда никого не торопит, сбился студент, забыл точную дату — подскажет, а если и задаст дополнительный вопрос, то не с целью «срезать», а лишь для полноты картины, для того, чтобы мысль отвечающего получила логическое завершение. Профессор-словесник — другое дело. Тот обожает играть со студентом в кошки-мышки. Только-только студент начал отвечать на вопрос — профессор его прерывает и подкидывает новый. Стал отвечать на него, а экзаменатор опять, как только убедился, что студент отвечает со знанием предмета, не дослушивая, подкидывает следующий… У профессора быстрый, хваткий ум, его речь всегда образна и лаконична, слушаешь — не наслушаешься. Жаль только, что и на экзаменах он любит подобных себе. Попал к нему тугодум — пиши пропало. Что толку, что он будет знать материал во всем объеме, профессору неинтересно выслушивать то, что он сам не хуже студента знает, ему интересно поиграть со студентом в мячик, в этакий словесный настольный теннис: он кинул мячик-вопрос — тут же сумей отбить его, иначе мячик упадет на пол — и один — ноль…

Этот профессор и поставил Дементию «удовлетворительно». Да и то с большой натяжкой. Потому что медленно соображавший, не умеющий отбивать вопросы-мячики студент удовлетворить его в прямом смысле этого слова, конечно же, не мог.

Еще одну «тройку» Дементий получил у преподавателя, точку зрения которого на западное искусство он мысленно оспаривал еще на самом первом занятии, в свой первый день учения. Должно быть, за то, что на экзамене эти мысли он осмелился высказать вслух, ему и была выведена такая оценка.

Остальные экзамены он сдал на «хорошо», а профессор-историк раздобрился даже на отличную оценку.

Что ж, начало учению положено, и вроде бы радоваться надо. Однако чувства радости он почему-то не испытывал. Маша по-своему поняла его состояние и как-то сказала: «Ты первую «тройку» сложи с последней «пятеркой», раздели пополам, и у тебя получится, что все экзамены ты сдал на «хорошо», — какого еще рожна тебе надо?!» («Тройку» за несогласие с точкой зрения преподавателя она в расчет не брала.)

Но разве в «тройках» и «пятерках» все дело?!

«Видишь ли, очень трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет, — ответил он Маше. — Но у меня такое впечатление, что некоторые ребята ухитряются-таки отыскивать эту самую кошку в темной комнате. Знаний маловато, если и есть, то самые поверхностные, а глядишь, подаются эти верхушки так ловко, с таким стопроцентным КПД, что экзаменатору меньше «четверки» и ставить неудобно. И вообще получить максимальную оценку при минимальных знаниях предмета считается за доблесть, о таких студентах ходят по институту восторженные легенды, вокруг головы такого умельца сияет ореол героя. А добросовестно занимающегося студента называют не иначе как безнадежным зубрилой. Но для чего мы учимся? Для того, чтобы в конце семестра сдать (а еще мы говорим — свалить, столкнуть) экзамен или чтобы знать предмет? Как это можно однажды свалить ту же историю, если каждому ее надо знать, и знать хорошо?!»

«Ты говоришь правильные вещи, — сказала на это Маша, — но… но тогда входи в соответствующие инстанции с проектом реформы обучения…»

Иронию Маши он оставил без внимания, а сам для себя сделал некоторые выводы. Главный упор он будет делать все же не на умении сталкивать экзамены, а на то, чтобы как следует, без прорех и белых пятен, знать учебный материал. Тогда и Викентию Викентьевичу он «отработает» выданную авансом «пятерку», а с Александром Александровичем можно будет сколько угодно играть в словесный пинг-понг. Пусть ответы и не будут мгновенно быстрыми, все равно сбить его с панталыку профессору тогда уже вряд ли удастся. Да и на других экзаменах не будет нужды отыскивать черную кошку в темной комнате…

На каникулы Дементий уехал на Рязанщину, к матери. И никогда еще сельская безмятежная тишина не казалась ему столь благостной после суетной и шумной Москвы, как в этот его приезд на родину.

Первые два дня он отсыпался, возмещая хронические недосыпы во время сессии. А на третье утро вышел из дома и замер на месте, объятый бескрайним, слепящим глаза белым простором. На фоне, бледно-розового неба прямыми столбами поднимались из труб густые клубящиеся дымы. На ближней к дому рябине сидела стайка снегирей. И чудилось — это заревой отсвет лежит на их пушистых грудках…

Дементий бегом вернулся в дом, выхватил из чемодана этюдник, накинул поверх куртки пальто и скорей-скорей на волю. Немногое ему удалось сделать. И потому, наверное, что еще не успел подготовить себя к работе внутренне, и потому, что до этого на зимних этюдах по-настоящему бывать не приходилось. Много драгоценных минут ушло на приготовление к работе; а когда положил первый мазок, руки уже успели застыть и плохо слушались. Все же что-то удалось схватить, наметить, обозначить. Ну и, как всегда, что-то осталось в глазах, в памяти.