Одри Хепберн - биография

Донен ощутил всю глубину доверия Одри, когда еще до начала студийных съемок на «Парамаунте» она призналась ему в том, в чем, по ее словам, она доселе никому не признавалась. Ее режиссер, вспоминая об этом, цитировал Джорджа Бернса: «Актерская игра есть не что иное, как правдивое признание. И если вы научились его фальсифицировать, значит, вы стали хорошим актером». Но Одри отказывалась фальсифицировать правду. «Она считала, что должна по-настоящему пережить какое-либо чувство прежде, чем встать перед камерой. Это ей стоило такого напряжения, что она могла сыграть лишь один-единственный раз. Попытка искусственно вызывать в себе это чувство снова и снова была обречена на провал. По крайней мере, так она мне говорила. С каждым очередным дублем ее исполнение становилось все хуже и хуже». Режиссеры обычно снимают общий план сцены, а затем уже нужное число средних и крупных планов. «Одри попросила меня, чтобы мы изменили данную последовательность, и тогда у нее будет больше энергии для крупных планов. Но это было довольно сложно, это значило, что мы должны в деталях проработать сцену и ее освещение для „главного“ кадра с общим планом, а затем, вместо того чтобы снимать его, перейти к съемке крупных планов Одри. Но при этом условии, что она будет лучше смотреться. Я согласился на ее просьбу». Донен все более восхищался ею и не в последнюю очередь благодаря ее способности признавать свои слабости и страхи. Обычно кинозвезды, как убеждал его режиссерский опыт, пытаются скрывать подобный недостаток.

Возникла еще одна причина для беспокойства – Одри страдала от головокружений. Ее первый эпизод с Астером проходил в книжном магазине, куда врывается он с шумной ордой блистательных фотомоделей, желающих сняться. Нетерпеливо и не глядя, Астер катит высокую стремянку вдоль книжных полок. На верхней ступеньке примостилась Одри, дрожа от самого настоящего страха. И хотя стремянка двигалась по рельсам, ее пришлось дополнительно закрепить невидимыми якорями, чтобы Одри чувствовала себя в полной безопасности во время съемок. Но даже после этого выражение тревоги на ее лице, когда Астер толкает стремянку, словно сталкивая в воду лодку, не столько киношное, сколько реальное.

Ричард Эйвдон был приглашен в съемочную группу как консультант по цвету. Одна из его самых удачных находок, которую с радостью принял Донен, придала первой сцене Одри в «Смешной мордашке» особую сказочную ауру. Этой находкой была длинная развевающаяся вуаль на соломенной шляпке, забытой в книжном магазине девочками Астера после фотографирования. Когда все уходят, Одри поднимает ее и танцует с ней в полном одиночестве, совершенно околдованная, словно с ней рядом настоящий партнер. Невесомость шифона как бы символизирует ее собственное неверие в то, что все это происходит именно с ней.

Донен вспоминает только один случай, когда их мнения с Одри разошлись, «редкий момент трений», который показал, что чувство подробности у Одри не менее острое и тонкое, нежели у ее режиссера. Все, что по какой-то причине казалось Одри неправильным, неподходящим, вызывало в ней чрезмерное волнение и желание исправить. «В одном из танцевальных номеров она должна была быть одета во все черное: свитер, брюки, туфли. Черный цвет, видите ли, в фильме был лейтмотивным цветом модной парижской секты позеров, которую мы назвали „эмпатикалистами“, пародируя популярных тогда „экзистенциалистов“. И мне хотелось, чтобы в дополнение к этому абсолютно черному одеянию Одри надела белые носки: это подчеркнуло бы ее движения в танце. Она не пожелала и слышать об этом. Она была в самом деле потрясена. И заявила, что это нарушит симметрию ее костюма, отвлечет внимание от сцены в целом, нарушит гармонию танцевального номера, и, – о Боже! – возможно, станет причиной провала всего фильма… и все из-за незначительного белого штриха».

Провели съемку этого номера с Одри в белых носках и без носков. И никак не могли прийти к соглашению. «Когда заходишь в подобный тупик, – замечает Донен, – есть только один способ решить проблему. Перед тем, как делать окончательную съемку этой сцены, я зашел к Одри в гримерную. Она была очень напряжена, ожидая самого неприятного. И я приказал ей – буквально скомандовал – надеть белые носки. Пауза. Она была готова вот-вот расплакаться. Когда на нее не была направлена камера, она выглядела совершенно несчастной. Около четырех дней – все то время, которое потребовалось для съемок ее сольного номера – она безупречно выполняла все то, что ей говорили, но делала это подобно наказанному котенку. Но ни разу она не отказалась выполнить указание режиссера и не начинала капризничать. И никаких проявлений тех чувств, которые, я уверен, бороздили ее душу, не было заметно в ее игре. Она дождалась „чернового монтажа“ сцены и затем просто прислала мне записку. „Вы были правы относительно носков“. Вот и все. Одри была человеком чести. Она готова была ценой самой жизни отстаивать свое положение, потому что знала, каких трудов оно ей стоило, но она никогда не впадала в паранойю по этому поводу.