Офелия

Лу посмотрел на него обиженно и сел на дно ванны, подобрав паукашки. Мальчишке даже стало немного неудобно перед ним. Он прополоскал рот, убедился, что дверь в умывальню закрыта на задвижку, присел на корточки и пообещал:

– Я отнесу тебя к Йонасу. Пожалуйста, потерпи. Да, я не лучший друг для тебя, но я стараюсь, чтобы тебе у меня хотя бы было спокойно и сыто. Пожалуйста, не шуми. Тебе же не хочется обратно в клетку, из которой ты сбежал?

В ответ раздалось умильное щебетание, и круглую мордочку пикси озарила широкая острозубая улыбка. А дальше Питер не поверил своим глазам: синепузый малыш сжал лапку в кулак и оттопырил большой палец.

– Ух ты! Это ты у Йонаса подглядел, умняха? – изумился Питер. – И, похоже, ты меня понимаешь куда лучше, чем мне кажется. Хватайся за меня, пора обратно в комнату, прятаться.

Отец и Ларри уехали в Лондон по делам. Пока мама и Агата собирали завтрак, Питер спустился в нижнюю гостиную. Здесь лучше думалось и рядом была Офелия. Сейчас ее не было видно – русалочка спала в гротах, но Питер все равно ощущал ее присутствие. Он присел напротив круглого окна, подложив под себя подушку с дивана, и прошептал, как будто другу на ухо по секрету:

– Привет. Еще раз спасибо тебе за то, что позвала меня вчера. Лу в порядке. Думаю, как передать его Йонасу. Вот бы мама разрешила прогуляться в деревню… Но велосипеда мне точно не получить до возвращения папы. Вот бы мне снова позволили съездить в Дувр! Там в магазине игрушек есть так много того, что могло бы тебя порадовать. И даже лошадка. Если меня не отпустят одного, попрошу Ларри со мной съездить. – Он помолчал, скользя взглядом по ровному ряду корешков книг на полке, и добавил: – Если только он опять не смотается к своей Бетти.

Но никого ни о чем просить не пришлось. К полудню пожаловали неожиданные гости: Йонас, сопровождаемый Конни Беррингтон. Питер, когда услышал голос друга во дворе, подскочил на месте, рассыпал на пол цветные карандаши и рванул из комнаты, топоча как стадо слонов. В прихожей он едва не сбил с ног торжествующую Агату.

– Йон! – завопил мальчишка, увидев сидящего на скамейке рядом с мамой и теткой понурого друга. – Да черт возьми! Вернулся!

Он кивнул, глядя себе под ноги. Питер поглядел на него, заметил новую чистую рубашку и строгие брюки, так нелепо выглядящие со стоптанными кроссовками, а когда Йонас поднял голову, Питер рассмотрел исцарапанную щеку и разбитую распухшую губу. Кулаки у Йона тоже оказались сбитыми. «Нелегко ему пришлось», – с грустью подумал Питер. И вернулся он совсем другим. Будто что-то в нем надломилось. Ребята обнялись, Йонас хлопнул Питера по спине и процедил сквозь зубы:

– Вернули.

– Ох, – спохватился Питер. – Здравствуйте, мисс Беррингтон.

– Здравствуй, – кивнула Конни и вернулась к разговору с миссис Палмер: – Я понимаю, что теперь мало кто вообще возьмет его на работу после такого. Но я очень хотела бы попросить вас принять его хотя бы на испытательный срок. Осенью я определю его в интернат в Бристоле.

– Даже не волнуйтесь, – мягко сказала Оливия Палмер. – Йонасу у нас всегда рады. Если он все еще хочет помогать мне с садом, я буду только счастлива. Что скажешь, милый?

– Спасибо, миссис Палмер, – сдержанно произнес мальчишка. – Я вам очень признателен.

– Скотина ты неблагодарная, – прорычала Конни, буровя племянника злым взглядом. – Надо было тебя обратно отправить, в Германию. Причем сразу же!

У мамы Питера между бровей залегли морщинки. Как будто дунул холодный ветер, вызвав рябь на спокойной воде.

– Миссис Беррингтон…

– Мисс!!!

– Конни, – с нажимом произнесла миссис Палмер. – Йонас нам ничего плохого не сделал. Ничего не испортил, ничего не украл. И я о нем слова дурного не скажу. И вас попрошу воздержаться. Хотя бы на время, пока вы мои гости. Я надеюсь, вы не откажетесь от чаю? Мы с вами побеседуем, да и мальчикам наверняка есть о чем поговорить. Агата, милая, поставь, пожалуйста, чайник.

Питер и Йонас подорвались с места, как по команде.

– Мы будем в оранжерее! – крикнул Питер, уже исчезая в дверях дома.

Пока ребята поднимались по лестнице, Йон молчал. И Питер чувствовал, что это молчание – вовсе не от того, что ему нечего сказать. Так бывает, когда внутри тебя долго болит, потом становится на время легче – и болезнь возвращается. И ты полон не планов на будущее, а пепла от того, что не сбылось, не сложилось, перечеркнуто чьей-то недоброй, жестокой волей. И поезд, который должен был увезти тебя туда, где все случилось бы иначе, скрывается вдали.

Хотелось помочь. Не словами, а чем-то другим. Чтобы Йонас хоть на минуту перестал быть таким… застегнутым на все пуговицы до хрустящего накрахмаленного воротника. И Питер остановился у двери своей комнаты и просто улыбнулся:

– Йон, сделай лицо попроще. И заходи первым.

Йонас толкнул дверь и буркнул, переступая порог:

– Ни о чем рассказывать не буду. Не проси.