Оглянись на пороге

Леха пропустил ее вперед и закрыл дверь. Наталья медленно тащилась по ступенькам и на площадке между первым и вторым этажом остановилась.

Это же был Леха. Свой, родной, насквозь изученный, как дрессированный лев, прыгающий через горящий обруч. Леха, которым она всегда могла вертеть как заблагорассудится, на которого можно было положиться и заставить делать все, что нужно, связанный с ней крепкой веревочкой настоящего секса, лучшего в ее и его жизни. И эта веревочка была прочнее стали, потому что не родился еще человек, готовый отказаться от удовольствия за здорово живешь.

— Леша, — позвала она.

— Что?

— Помнишь, ты говорил, что для меня на что угодно готов?

Судя по гримасе, отразившейся на его лице, он этого или не помнил, или помнить не желал. Но на всякий случай кивнул.

— И что ты хочешь? — спросил он.

Наталья посмотрела на угловой подъезд в мутное стекло, а потом перевела взгляд на своего мужчину, преданного до мозга костей, как верный пес. В этот момент женщина снова вспомнила о киношных героинях и голосом Елены Троянской, провожающей рыцаря на войну, вкрадчиво произнесла:

— Ты же можешь меня защитить, правда?

На потолке была трещина, змеившаяся из угла прямо к одиноко висящей в центре лампочке. Когда-то на ее месте была люстра, хорошая, чешская, а потом в ней что-то сломалось. Починить оказалось некому. Люстру пришлось снять.

Лампочка тоже была не ахти, слабая, шестидесятиваттная, но ей больше и не требовалось. По вечерам, когда еще работал старый телевизор, она пялилась в экран. А когда ящик сломался, смотрела в окно. Какие еще развлечения на пенсии? Никаких.

По осени из окон, затыканных ватой, навечно забитых гвоздями, немилосердно дуло. Опасаясь сквозняков, Степанида перестала подходить к окнам, сосредоточив все внимание на соседях, которых ненавидела всю жизнь. С годами это жгучее чувство только обострялось.

Соседку сверху ненавидела особенно сильно.

Осень, холодная, стылая, все время путала ее планы. Это всегда происходило так внезапно, что Степанида не успевала перестроиться. Летом она просыпалась около четырех утра, долго лежала, разглядывая трещину, которая проступала из мрака, наливаясь чернотой на желтоватом, давно не беленном потолке. А как его побелить, если до него не достать? Раньше, еще при Сталине, строили на совесть. Потолки были трехметровыми, комнаты громадными, не то что сейчас.

Осенью утро приходило поздно, окна оставались темными. Потому из дома Стеша, кутаясь в ветхий плащ и три платка, выходила около девяти, отправляясь на охоту за бутылками и картонными коробками, которые сдавала в утиль. Выходило с этого приработка не то чтобы много, но вместе с пенсией хватало. Главное встать пораньше, пока конкуренты не расхватали ночной улов, разбросанный у магазинных урн. Правда, осенью конкуренты на промысел тоже не торопились, но и улов был не в пример жиже. Кто будет пить пиво в такую холодину? А вот коробки расхватывали, увозили на дачи и в частный сектор, топили печи или сдавали на макулатуру.

Соседи, повинуясь сигналам будильников, уже вставали, начинали носиться по потолку, включали телевизоры, шумели водой в трубах, а из щелей доносился пьянящий аромат жареной картошки, кофе и пирогов. Степаниде на вкусное денег хватало редко, оттого окружающих она ненавидела еще больше.

Одеяло было старенькое, с дырой посередине и оторванным углом. Иногда во сне Стеша попадала в дыру коленом. Несмотря на то, что отопление уже дали, в ее угловой квартире все равно было прохладно. Соседи, сволочи, понаставили себе пластиковых окон, а она так и живет со старыми, в щели можно пальцы засунуть. Старушка пыталась утеплять их замазкой и даже пластилином, найденным на помойке, но это не помогало. Корчась под одеялом, пенсионерка смотрела в потолок, ожидая, когда трещина покажется из мрака.

Соседи, сволочи и гады, готовились к выходу из дома. Она натянула одеяло на голову, прислушиваясь к топоту сверху. Наконец. Кто-то бахнул дверью. По лестнице покатился дробный топот. А потом женский голос истерически завизжал:

— А-а-а-а!!! Помогите!!! Уби-и-и-и-или-и-и-и!!! Иру убили-и-и-ли!

Часть 2. Черное

Мерить шагами вестибюль, набитый страдающими людьми, было невозможно, но, несмотря на раннее утро, присесть уже некуда. В первые минуты она не подумала о том, что ждать, возможно, придется очень долго, оттого и не застолбила место. А сейчас было слишком поздно. Вот и металась из угла в угол, пересекая небольшое помещение по диагонали, словно ледокол, и цокот каблуков гулко отдавался под высоким, тускло освещенным потолком. Одна лампа дневного света, вытянутая белая колбаса, периодически моргала, как в дурацких триллерах, заставляя вздрагивать и озираться по сторонам.