Оглянись на пороге

Она засучила ногами, показывая, что задыхается, и тогда он ослабил хватку. Вера схватилась руками за горло и закашлялась, притворно, неубедительно, как плохая актриса. Дима безучастно наблюдал за ней.

— Ты меня поняла?

— А если не оставлю, то что? — дерзко ответила она, схватив его за кисти рук.

— Если не оставишь, капец тебе, — ответил он и с силой отшвырнул ее. Споткнувшись об оградку клумбы, Вера, взвизгнув от неожиданности, неуклюже взмахнула расстегнутой сумкой и повалилась на спину в мерзлую траву. Дима торопливо зашагал прочь, догоняя удаляющуюся Ирину. Та неслась по аллее, вскинув голову, издали напоминая яхту, рассекающую волны, задрав к небесам нос.

Вера ползала на коленях по траве, собирая в сумку рассыпавшееся бабье барахло, молча, не издав ни единого всхлипа. Колготки промокли насквозь, пальто, зацепившееся за оградку, порвалось, но лицо оставалось безмятежно спокойным. И только глаз бешено дергался в нервном тике.

Часть 3. Красное

Лежа в собственной постели без сна, она разглядывала потолок, на котором не было ничего интересного, кроме тусклого мигания бледно-желтого пятна в углу у окна. Это там, на улице, бился в конвульсии светофор, моргая желтым глазом. Иногда казалось, что бедному светофору ужасно одиноко, он простужен и отчаянно пытается привлечь к себе внимание.

На занятиях она даже придумала номер про этот одинокий светофор, но поставить так и не смогла. Уж больно трудными были эти ломаные прыжки и трагичные арабески для маленьких девочек. Не могли они почувствовать и, соответственно, донести до зрителя пустоту и обреченность механизма, вынужденного подавать в темноту размеренные сигналы, словно морской маяк.

Когда это было? В какой жизни? Прошлой? Позапрошлой?

Она проснулась, увидев во сне картинку, ту, что видела давным-давно, перед выпускным экзаменом в училище, в то самое время беззаботной юности. Сон, регулярно повторявшийся прежде и совершенно позабытый потом, после травмы и жизни по инерции, в статусе тени на заднем плане.

Ей снилось, что она стоит на сцене, одетая в белое, и сейчас будет самое трудное. То, к чему шла много лет, к чему стремилась всем сердцем. И хотя внутри сна царила вязкая тишина, Ирина знала: на самом деле это не так. На самом деле танцовщица слышит восхитительную музыку Чайковского и уже готова к главной партии своей жизни, лебеди Одетты, романтической, влюбленной и пока еще не сломленной коварством Ротбарта и предательством Зигфрида. Краешком сознания она сомневается, что в баллоне сохранит нужную позу, но отступить невозможно.

В лицо бьют лучи прожекторов, и она взмывает в воздух в восхитительной элевации, удерживая руки и ноги с невероятной точностью, и знает, знает, что все хорошо, все получилось.

Она готовится приземлиться и выполнить арабеск, но с удивлением понимает, что продолжает парить. Раскинув руки — именно руки, а не лебединые крылья. Понимает, что, если сделать два резких движения, можно подняться выше, и делает их.

Под ней зеленое поле. В вышине — облака, сероватые снизу, тяжелые, круглые, а небо синее-синее. Куда девался зрительный зал, уже неинтересно. Несмотря на то, что она не видит себя — только руки, голые, тонкие, она знает, что больше не в белом. На ней красное платье с воздушной юбкой.

Она летит бесконечно долго и просыпается абсолютно счастливой, когда понимает, что руки устали удерживать ее в небесах.

Тогда девушка знала, почему ей снился именно этот сон. Сейчас, пожалуй, тоже. Рано или поздно любой вступает в красное, когда вокруг все наполнено сочным, мощным цветом фламенко, страстью Кармен и благородными битвами чудака Дон Кихота, цветом жизни, огня и любви. Кто сказал, что балет — это классические черный и белый цвета?

Кто сказал, что чудес не бывает?

Ее чудо лежало рядышком лицом в подушку, разметав по ней длиннющие черные волосы, и похрапывало. Одеяло съехало в сторону, обнажив спину с тремя выпуклыми родинками.

Женщина повернулась на бок, подперла голову рукой и потянулась к ним пальцем, соединив кривобоким треугольником и затаив дыхание: вдруг проснется, как в пошлых романах? Там герои всегда просыпались от легкого прикосновения, хватали любимую в объятия и с новой силой занимались любовью на шестнадцати страницах.

Чудо не проснулось. Даже храпеть не перестало.

Она тихо рассмеялась и, прижавшись ближе, обхватила его руками и заснула сразу, как убитая, без видений, будоражащих сердце.

— Ир, подожди!

Она шла и даже не думала останавливаться. Наоборот, услышав голос, только ускорила шаг, почти побежала.

Надо же быть такой дурой!

Со стороны казалось, что высокая женщина старается удрать от худого, патлатого парня, несущегося по дорожке с какими-то кровожадными мыслями, вот только полюбоваться на это зрелище было некому. Редкие прохожие в их сторону не смотрели, торопясь домой.

— Ира!

Она остановилась и повернулась с неудовольствием и гневом, и Дима едва не тюкнулся в нее носом, остановившись буквально в последний момент.

— Ну, что? — сурово спросила Ирина.

— Ты чего побежала?

— Ничего и не побежала.

— Нет, побежала. Из-за этой дуры, что ли?