Огненная кровь. Том 2

— Потому что Регины больше нет… давно уже нет, она добровольно убила себя этим браком с кахоле. И Салавара тоже нет. Так что теперь эта тайна не имеет значения. А ещё потому… чтобы ты понимала, что этот союз имеет для меня огромную ценность, и я буду очень бережно относиться к нему, я буду аккуратен с её даром, я буду любить её, как никто, и сделаю то, что нужно нам всем, нашему Дому. И уж поверь, сделаю это лучше, чем Себастьян, потому что знаю этому настоящую цену. Я исправлю ошибку Салавара.

— А если ничего не выйдет? Как сейчас у Себастьяна?

— Если ничего не выйдет, то я сделаю так, что Иррис просто передаст Поток нашим детям, как сделала это Регина, передав его нетронутым своей дочери. И он всё равно останется в нашем доме и возродит нас в следующем поколении. Это я могу пообещать.

Они стояли и молча смотрели друг на друга, а потом Эверинн усмехнулась горько и произнесла, взявшись за ручку двери:

— Я не против тебя, как верховного джарта, Гас. Ты умный и дипломатичный. В тебе нет безумия Салавара, и если всё о проклятии правда… и правда то, что ты сейчас сказала об Иррис, то, может быть, ты будешь даже лучшим верховным джартом из возможных. Если ты в самом деле любишь её и будешь осторожен, может, всё и получится. Во всяком случае, я надеюсь, что безумие вокруг нас, наконец, закончится. Поэтому… да. Я поддержу тебя.

— Только… пока не стоит никому об этом знать, — негромко произнёс Гасьярд не спуская с Эверинн немигающего взгляда.

— Я никому не скажу. Я, может быть, больше всех хочу, чтобы всё, наконец, успокоилось. И мне нужна ещё одна война всех со всеми.

— Хорошо, а я поговорю с астрологом, надо посмотреть, как сошлись звёзды над вчерашним балом, может удастся выяснить что-то ещё.

* * *

— Тут бы рану зашить! Вот ежели бы сразу! Но ты же где-то шлялся всю ночь! Теперь уж пусть так зарастает. Да можешь ты посидеть спокойно, мой князь? Ты же не хочешь ходить с таким лицом, будто тебя кошки подрали? — восклицал Цинта, пытаясь наложить на скулу Альберта мазь из ардийской смолы.

— Это были розы тёти Эв, кажется.

— Пфф! Розы! Ну вот. К полудню будешь уже, как новый!

Альберт сидел на стуле, а Цинта старался, как мог, привести в порядок его разбитое в драке лицо.

— Ты слишком печёшься о моей шкуре. Забыл, что шрамы украшают мужчин? — буркнул Альберт.

— Шрамы от ран, полученных в бою, может, и украшают мужчин. А вот шрамы, полученные в пьяной драке с братом, на балу, посвящённом помолвке другого брата, украшают только дураков! — философски изрёк Цинта.

— Смотрю кто-то нынче слишком дерзкий, — ответил Альберт, тем не менее перестав пытаться вскочить, — но… в этом ты, пожалуй, прав.

— И я снова прав? Владычица степей! — воскликнул Цинта. — Это звучит нехорошо! Ты опять что-то натворил? Кроме драки с Драгояром?

— А ты догадлив… Я действительно совершил одну неимоверную глупость, и даже не знаю теперь, как это исправить.

— И что за глупость?

— Я опять просил Книгу желаний.

Цинта сел напротив князя, держа в руках банку и шпатель, и только покачал головой.

— И ты даже не хочешь узнать, о чём я её просил? — усмехнулся Альберт криво.

— Не надо быть астрологом, чтобы догадаться. Это погубит тебя, мой князь. Эта женщина убьёт тебя, так или иначе! — вздохнул Цинта. — Почему бы тебе не уехать прямо сейчас? Возьми деньги у Себастьяна, и давай уедем в Рокну? Купишь домик, откроем лекарню, ты будешь писать сонеты у моря на закате, а я делать мази и настойки. И всё постепенно излечится. Sublata causa, tollitur morbus.[4]

— Нет, Цинта. Я не трус какой-нибудь, чтобы бежать. Даже мой отец не смог меня сломать, а он был тот ещё зверь, — Альберт встал и, посмотрев в зеркало на своё лицо в чёрных полосах смолы, добавил, — я смогу победить это чувство.

— Победить? — Цинта хлопнул банкой по столу. — Видать, совсем ты ум пропил, мой князь! Как, позволь тебя спросить, ты собираешься это сделать? Потому что одно дело спину кнутом драть — шкура-то и правда зарастёт, а другое дело — сердце! Оно не заноза, выдрать-то не получится! Получилось бы — давно бы выдрал, а не ходил к Книге на свидания.

Альберт обернулся, и Цинта подумал, что никогда ещё не видел князя таким… другим. Будто вся его бесшабашная весёлость вмиг ушла, а что-то появилось в этих серых глазах, какая-то затаённая, глубоко спрятанная злость, похожая на натянутую тетиву. И эта внутренняя сосредоточенность, превратившая его глаза в капли искрящейся ртути, по-настоящему испугала Цинту. Нет, эта злость не напоминала обычные вспышки ярости князя. Ничего из того, что заставляло Альберта совсем недавно гоняться за Цинтой с вертелом, в ней не было. Внутри него зияла рана, и постоянная боль, которую она причиняла, теперь питала эту злость.

— Я забуду её. Представлю, что её просто нет и не было никогда. Она всего лишь женщина. Ты прав, мало ли женщин в этом городе! Что мне даст это всё? — он пожал плечами. — К тому же я ей безразличен, так было бы ради чего бороться.

— Кого ты пытаешься в этом убедить? Меня? Давеча ты говорил совсем противоположное насчёт безразличия! — удивлённо воскликнул Цинта.