Огненная земля

Засыпая, Букреев слышал ровный голос Батракова, рассказывавшего ему о своей семье, о дочках. А ночью приснился убитый, глубокие следы на песке и хмурое море, по которому носились как бы свитые из тумана толстые шипящие змеи.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Утром, проснувшись с сильной головной болью, Букреев позвонил в госпиталь. «Э, батенька мой, — пошутил доктор, — никакие пирамидоны вам сейчас не помогут. Свежий воздух и соответствующая пища». В госпитале оказался майор Степанов, который радушно поздравил Букреева с представлением к званию Героя и просил забежать к нему. Букреев уже несколько дней не видел майора, ограничиваясь телефонными разговорами, а повстречаться с ним хотелось.

На табурете сидел дежурный офицер — молодой лейтенант командир взвода автоматчиков, когда-то лихой, или, как его называл Цыбин, «забубённый» парень. Строгому Цыбину приходилось не раз заниматься им. Теперь его не узнать. Землистое лицо, борода, так изменяющая облик людей, стоптанные ботинки, вымазанные глиной, и ватник со следами дождя. Дежурный сменился утром, до этого был в окопах, и теперь, придя в «помещение с крышей», был, как говорится, рад месту. Коптилка не горела, и тусклый свет распространялся из открытой двери НП. Оттуда слышался разговор Манжулы и Курилова.

— Выручать нас не нужно, — говорил Курилов, — не тот термин выручать. Понимаешь, почему не тот термин?

— Понимаю, — густым голосом отозвался Манжула.

— Теперь мы навязали свою инициативу, мы наступаем, и пусть выручают немца из Крыма, а не нас, — продолжал Курилов. — Мы продержимся сколько нужно. Главный удар у Керчи, а мы будем помогать.

— Ослабел народ, охлял очень, — сказал Манжула. — Я вот на своего комбата смотрю. Еще на две дырки пояс подтянул. А он и так не очень-то был справный.

— Кости останутся, а мясо нарастим… Я вот думаю: если нас начнут выручать, худо для нас будет. Потом не оберемся стыда.

— Верно. Засмеют потом. Красная Армия почти три четверти Украины отвоевала, а вы что делали, спросят нас? На подсобках воевали?..

Дежурный тоже прислушивался к тому, что говорили в кубрике, и изредка то подымалась, то опускалась его бровь, но позы, в которой выражена была крайняя усталость, он не менял, а так и сидел, облокотившись о стол и широко расставив ноги.

— В окопах тоже об этом разговоры, товарищ лейтенант? — спросил Букреев, умываясь над эмалированным тазиком.

— В большей или меньшей мере, товарищ капитан, — дежурный приподнялся, но, повинуясь разрешительному взмаху руки комбата, снова присел. — Морякам, сделавшим свое десантное дело, нудно сидеть, закопавшись в землю. Мы, откровенно сказать, привыкли к действию, товарищ капитан. Привыкли все делать на нерве, на порыве. Вот когда нас гоняли, на занятиях в Геленджике или у Соленого, все было нормально. А такая стабильность положения — хуже нет. Армейская пехота, мне пришлось изучать их на стыке, дело другое. Сели, окопались, вросли, привыкли. Прикажут итти вперед — пойдут и пойдут. Удивлялся им. Ничего не скажешь — молодцы. У них другая структура, если детально разобраться.

Разговорившись, лейтенант оживился и уже не казался таким безнадежно изнуренным человеком, с вялыми движениями рук и тусклыми глазами.

После холодной воды Букреев почувствовал себя свежее, и голова меньше болела и воспоминания вчерашнего дня, так мучившие его, отошли в сторону.

— Вы, очевидно, на флот попали только во время войны? — спросил он дежурного.

— До войны учился в Севастополе, в училище имени ЛКСМУ.

— Следовательно, артиллерист?

— По призванию. А вот попал в морскую пехоту и пошел, товарищ капитан. У Куникова был, у Потапова. А там уже не хотелось переходить, расставаться с товарищами, бросать товарищей.

— Вас Цыбин что-то всегда… поругивал.

— Цыбин? У нас с ним характеры разные. Он сибиряк, я южанин, — лейтенант смутился и, не поднимая глаз, принялся обтирать приклад автомата, выпачканный свежей грязью. —Я вытаскивал тогда Цыбина. Со мной был еще один, с «Бодрого». Жаль Цыбина. К званию Героя представили, а что ему теперь? Человека-то нет…

В кубрик вошел Курилов, отрапортовал. За его спиной виднелось широкое лицо Манжулы, его спокойные и внимательные черные глаза.

— На рассвете стреляли, Курилов?

— Зенитка била. Прорывались наши штурмовики. Пошли в глубь полуострова.

— Я ухожу на КП полка. Останьтесь за меня, Курилов. Где Батраков?

— В расположении первой роты, товарищ капитан…

— Вы что-то не договариваете, Курилов?

— Рыбалко звонил, товарищ капитан. Сказал, что Горбаня ранило.

— Горбаня? Где же?

— На берегу. Дали немцы пулеметную очередь, зацепило.

— Серьезное ранение?

— Кажется ранение не серьезное, товарищ капитан.

— Еще не хватало, чтоб вышел из строя Горбань, — Букреев натянул перчатки, взял автомат на цлечо. — Манжула! Ты отправляйся к первой роте и узнай, что с Горбанем. Что же это, — твой друг, а ты даже не поинтересовался?

— Ждал пока вы… товарищ капитан.

— Что я? — с улыбкой спросил Букреев.

— Встанете, товарищ капитан. Снедать я приготовил…