Огненная земля

Захотелось человеческой ласки, тепла. Кто мог восполнить ему сейчас хоть частицу того, что уходило, напомнить о прошлом? Звенягин вспомнил Тамару и направился к ней, не разбирая, где лужа, где вязкая, словно тесто, грязь. Тамара еще не спала и, казалось, поджидала его. В этой восемнадцатилетней девчонке как бы проснулась мать. «Павлуша, — ома испуганно и ласково проводила подрагивающими пальцами по его спутавшимся мокрым волосам, по лбу, — Павел, мой милый!» В комнатенке с маленьким заплаканным окошком и стенами, пахнущими сырым мелом, Звенягин снял плащ и поцеловал Тамару холодными губами.

— Меня не берут в десант, — сказала девушка тихо.

— Хорошо,

— Я очень просилась у командира полка…

Тамара говорила не то, что ей хотелось бы сказать. Звенягин увидел, как она дрожит и как ее глаза налились слезами.

— Ты озябла, Тамара, — он натянул на нее одеяльце, сшитое из лоскутков, и поверх одеяла приник к ней своим истосковавшимся телом.

— Мне как-то не по себе, — сказал он, еле раздвигая губы.

— Что ты, Павел?

Откинув одеяло, Тамара схватила его голову руками и целовала его немного по–детски, толкаясь то в щеку, то в шею горячими губами и мокрым от слез носом.

Звенягин прижался щекой к ее ладони. Казалось, стоит только встряхнуться, чтобы вылетело все из головы, сейчас такой тяжелой, словно налитой ртутью. Он обнял Тамару и сильно прижал к себе. Ее белокурые, с золотистым отливом, волосы рассыпались по оголенным плечам, и даже при свете чадной коптилки она была удивительно красива. Звенягин приник к ее груди, поцеловал ее. Тамара полузакрыла глаза, чуть откинулась… Но Звенягин видел сейчас в ней только то живительное и священное, что скрыто в женщине, — мать.

— Вот и все, — Звенягин прикоснулся губами к ее руке.

— Павлуша, Павлуша, — зашептала Тамара, — будь собой… Улыбнись, ну, ради бога…

Но ничто уже не могло вернуть его к прежнему. Что- то словно разрывало тяжестью своею тонкие нити, связывающие его с жизнью.

Дождь перестал, но усилился ветер. Ставни стучали и скрипели в петлях. Невдалеке стреляли артиллерийские батареи. Позванивало плохо укрепленное замазкой стекло. Эти удары пушек шли за ним от Геленджика до Тамани. Сопутствовали, помогали и… подстегивали его Они преследовали врага и одновременно и его, Звенягина, мозг и нервы. Палил киевлянин Солуянов, командир дивизиона, вместе со своими офицерами Исаю- ком, Гарматой, Андриановым — молодыми людьми, не устающими от артиллерийской стрельбы, от постоянных поисков тригонометрических совпадений целей, возмужавшие в боях офицеры, последовательно, с фанатичным упорством идущие как возмездие по пятам германской армии.

Светильник мигал, и при свете его Звенягин прикрепил к кителю все ордена и медали. Так всегда он поступал перед боем. Ордена с двух сторон сомкнулись на груди, сойдясь у пуговиц кителя. От рукава до рукава— боевые ордена, приносившие ему гордость.

«Неужели уходит? — подумала Тамара. — Может быть… насовсем, как говорят дети». Она обняла его и зарыдала от предчувствия чего-то непоправимого. Звенягин нагнулся, прикоснулся губами к ее обнаженному плечу и вышел.

По улице шли бойцы морской пехоты. Перегруженные люди тяжело дышали. Ни смеха, ни шутки, ни песни; ночь и люди как бы наедине с собой. Это шли к пристани пехотинцы Букреева. Где-то он сам, счастливый тем, что идет на такое крупное дело.

Люди проходили мимо. Своими острыми глазами Звенягин различал их простую форму. Все, начиная от рядового стрелка до командира роты, — он знал — до комбата, одеты в одни и те же ватники. Узбекская хлопчатка, подбитая ватой, прошитая нитками. Бескозырки или шапки. Ничего не жаль, если сгорит или утонет. Оружие — пулеметы, автоматы, винтовки, длинные и тонкие тела противотанковых ружей, положенные на плечи. Патроны везде: в подсумках, в карманах, в вещевых мешках… Все сделали рабочие Урала, Волги и Сибири, почти не отходящие от своих станков, призвавшие свой дух на дело победы. Не доедая и не досыпая, люди тыла прислали сюда, к морским окраинам Кубани, воинам, подготовленным для прыжка на запад, оружие, патроны и одежду. Все идет, как надо. Дух напряженной до предела страны как будто носился здесь — грозный, благословляющий и торжественный.

По Керчи била береговая артиллерия. Сюда подтянулись окрашенные в шаровой камуфляж морские орудия гвардейцев, помогавшие и ему и Ботылеву в огненную новороссийскую ночь сентября. Все, как нужно…

Звенягин понимал великую справедливость всего, что окружало его, но он… Трудно ему бороться с опасностью и напряжением в течение трех лет беспрерывно, круглыми сутками, строго, по часовой стрелке, беспощадно отсчитывающей время…

Его догнала Тамара, одетая в шинель и подпоясанная широким ремнем. Девушка запыхалась, но не отставала, стараясь итти вровень с ним. Звенягину пора сворачивать к пристани, а появляться там в такое время с девушкой нельзя.

— Вот тут мы должны разойтись в разные стороны, Тамарка.