Огненная земля

Самолеты ушли. Точки становились все меньше и меньше. Батраков приподнялся, поднес руки к лицу. Он «окунулся в лужу»? Руки были липкие и мокрые. К манжетке гимнастерки текла свежая и удивительно алая струйка. Нестерпимая боль в ушах разламывала голову, и все шаталось перед глазами, как бывает во время большой зыби. Потом боль в ушах сменилась тонким звенящим шумом. Невдалеке, охватив бруствер руками, висел почти пополам разорванный солдат в немецком мундире, без пояса и без сапог, с желтыми, закостеневшими ногами и искривленными на них пальцами. Разбитый череп торчал зубцами, спина была забрызгана мозгами. Откуда тут немец? Догадался: его отбросило взрывом перед полетом труп валялся позади, на песчаном пригорке. Еле сдерживая тошноту, Батраков перевалил труп через бруствер и подтолкнул автоматом.

Из носа и ушей продолжала течь кровь. Горбань, почерневший и неузнаваемый, беспокойно перещупывал все его тело.

— Ранены, товарищ комиссар?

— Чепуха, Сашка. Как там, не попало по нашим?

— Ранены, — повторял Горбань и быстрыми движениями закопченных пальцев и зубами раздирал обшивку индивидуального пакета. — Надо перевязать, товарищ комиссар.

Батраков сердито отстранил ординарца.

— Чепуха, говорю. Сейчас ступай на левый фланг, к армейцам. Найдешь КП дивизии. Узнай, что там и какие будут приказания. Готовится третья…

Сгущенный артиллерийский и минометный огонь заглушил слова комиссара. Горбань видел шевеление его губ, воспаленные его глаза, руку, сжатую в кулаке, но расслышать ничего нельзя было. Батраков писал склонившись так, что на спину падали комочки земли, летевшей в окопы. Земля качалась и утробно гудела, неожиданно напомнив Горбаню палубу корабля во время боя или шторма. Так было, когда они ходили на помощь Севастополю, так было, когда их атаковали в открытом море все те же проклятые «козлы». И сознание того, что их плацдарм тоже как бы родной корабль, неожиданно наполнило его сердце и гордостью и уверенностью. Надо вести себя так же, как на корабле. Пусть их отрезали. (Корабль опоясан морем, и близко эскадра, помогут, выручат. Только надо держаться как надо, чтобы не стыдно было потом смотреть в глаза друзьям.

Горбань сунул за пазуху записку комиссара и, не раздумывая, выбросил на траншеи свое сильное, проворное тело так, как обычно бросался в воду, «ласточкой». Ему хотелось как можно лучше выполнить боевое поручение. Горбань попал животом на развороченную, будто только что выброшенную лемехами землю. Здесь плохая, неродящая земля: зеленоватая, сырая, холодная. Но все же близкая ему, крестьянскому парню. Родная Украина! Вишенники и ставки, осенние заморозки при подъеме зяби и дымные полосы над вспаханным загоном. Травы, близкие и милые ему, Горбаню. Тот же полынок, что горит вот там, как сухая еловая стружка, и низкий, прижатый приморскими ветрами татарник, и желтая огудина колкого кавунчика так и хватает, так и впивается в ладони. Горбань полз быстро, ловко и бесстрашно. Солдатские рассказы, слышанные им на завалинке родной хаты, утверждали, что снаряд никогда, мол, дважды не клюнет в одно и то же место. Горбань кругами, словно настигаемый охотниками заяц, петлял от воронки к воронке'. Он был и силен, и молод, и ловок, но чтобы поддержать дух, снова представил себе, что на него откуда-то с высоты глядит вся команда линкора. Под одобрительные крики, под гром своих корабельных орудий бежал теперь Горбань к командному пункту армейцев.

Достигнув окраины поселка, у развилин маяка ординарец тяжело отдышался у каменной стенки. От Большой земли прилетели «ястребки» и завязался бой с Юнкерсами и Фокке–Вульфами, налетавшими снова с крымских аэродромов. Красные и белые клубы разрывов летели теперь по воздуху, прозрачному и густому, освещенному осенним ленивым солнцем. «Ну, ну, давай, давай»! — шептал Горбань, облизывая губы, — «давай, давай»! Молодые парни — их он часто встречал во время черноморских боев — гоняли по небу немцев. Может быть, тот стремительный «ЯК», так ловко срезавший хвост тяжелой бомбардировочной машине, прославившийся на Кубани Александр Покрышкин, а может Глинка, один из братьев храброй воздушной семьи? Вот зажегся факелом немецкий самолет, но вслед за ним проскользнула к белобрюхому озеру клубчатая струя подбитого «ЯКА».

Погиб какой-то храбрец, пришедший к ним на помощь. Горбаню стало до боли жалко этого не известного ему паренька. Он сгорел за них, совершив свое дело. Как он завидно дрался, разгоняя в стороны сплоченный строй немцев. Так надо вести себя в бою, чтобы уважали и любовались люди. Горбань отер ладошкой золотые буквы на бескозырке и пошел поселком, не сгибаясь и не прячась. Пусть все видят, как ходят матросы с линкора «Севастополь». По пути попадались солдаты, спешившие к передовой, знакомые Горбаню еще со степных биваков у Соленого озера. Поселок пустел. Чья-то властная рука вытягивала последние резервные взводы из подвалов, из ям и бросала вперед, где они были нужны.

— Ребята, где КП? — крикнул Горбань одному из красноармейцев, тащившему станковый пулемет.