Огненная земля

День прошел в каком-то бешеном темпе. Батальон выдержал четырнадцать атак, отдав только одну высоту; в единоборстве с танками сгорел сержант Василий Котляров. Поддержать Котлярова Букреев не мог. Котляров погиб на глазах всего батальона и вместе с сержантом геройски пал весь пулеметный расчет. На плане Огненной земли появилась высота сержанта Котлярова, отмеченная Куриловым.

Только к вечеру люди могли оторвать руки от оружия. Холодные звезды вспыхнули в небе, и сырой ветер доносил запахи моря. За озером горели костры, но на плацдарме огни не разжигали. Звякали котелки — приносили из колодца воду, звякали и шуршали лопаты — укреплялись. Вблизи берега прошли германские быстроходные баржи, вспыхивающие острыми огоньками. И тогда, глядя на эти гулко стрелявшие корабли, пытавшиеся отрезать защитников плацдарма от моря, впервые было произнесено слово: «блокада». Радиорупоры, подвезенные к переднему краю, неожиданно прокричали это зловещее слово.

— Мещеряковские матросы, вас бросили на смерть. Сдавайтесь, мещеряковские матросы! Сегодня объявлена вам блокада.

Ночью немцы двинулись в пятнадцатую атаку под прикрытием сильного артиллерийского огня. Все стонало, ревело и дрожало. Звезды погасли в дыму. В атаку шли кадровые немецкие батальоны и морская пехота. Букреев и Батраков появились на передовой, в расположении роты Рыбалко. Моряки, приготовившиеся ужинать, отбросили котелки, спрятали за пазухи сухари и легли на обмятые свои места. Может, это был бы последний бой на Огненной земле, но именно в этот критический момент Букреева вызвали к ротному телефону. Удивительно веселый голос комдива кричал ему в трубку: «Поздравляю, Букреев». «С чем, товарищ полковник?» «Наши начали высадку под Керчью, с Чушки. Атакуют Опасную, Маяк, Еникале. Командующий приказал нам радировать фамилии к представлению к Героям и награждению орденами».

Манжула появился с этой новостью в окопах. Пятнадцатая атака была отбита с ожесточенной лихостью. Немцы откатились и затихли.

От локтя к локтю, от дыхания к дыханию передавалось сообщение о высадке главных сил.

Доносилась крупная, раскатистая артиллерийская канонада. Зарево круговыми вспышками окрашивало небо над Керчью, над Митридатом. Волны приносили неумолчный рокот тяжелых калибров. Моряки вслушивались в эти рокочущие звуки, припадали к земле. «Наши в Крыму!», «Наши высадились!» Никто еще не знал, что предстоит испытать им впереди, но успешная высадка стратегического десанта (а они помогли своим подвигом, и может быть подали как никак первый пример), естественно, наполняла их сердца гордостью. Все перенесено во имя общего дела.

Затишье позволило захоронить убитых. Друзья снимали с бескозырок павших ленточки с именами кораблей или названием военно–морских частей для сохранения и памяти. Могил не копали, — достаточно воронок. Требовалось только разделать их чуть–чуть по форме. Из карманов убитых вынимались документы, неотправленные письма (они всегда бывают у бойца), открепляли ордена, чтобы передать их на память родным погибших.

Таня переписывала убитых — она знала их и все они для нее были словно родные, — и в графе: «диагноз» ставила одну латинскую букву «М», это означало: «смерть».

Густой ночной воздух как будто придавил изувеченную землю. Над побережьем тревожно и таинственно кричали не известные Тане птицы. Керчь попрежнему гудела и прикерченские гряды, прилегавшие к морю, выделялись темными вершинами, покоробленными, как спины верблюдов.

— Таня, — сказал Горленко, — слышишь?

От озера, по дороге к Ста курганам скрипели телеги, изредка ржали кони, и доносились русские голоса, плач. Шли обозы. Немцы выселяли последних жителей, остававшихся еще на побережье. Взлетели ракеты, и озеро стеклянно заблестело, погасло. Темноту пронзили трассирующие пули.

Моряки не стреляли. Все слушали. Там, за озером, чей-то женский голос закричал: «Сынки!» Крик в степи долетел сюда. Таня схватила Горленко за руку и выползла из-за укрытия. Горленко освободил руку, взял ее за плечи и осадил вниз.

— Нельзя. Подстрелят, Таня.

— Может, мама?

— Чья-нибудь мама, конечно.

Несколько револьверных выстрелов и снова тишина и примолкшие матросы и рокот над Керчью.

— Я провожу тебя, Таня, на КП, —сказал Горленко. — Пройдем по рву, низом, второй ротой.

Они пошли. Горленко иногда поддерживал Таню под локоть, и они оба молчали. Спустились к морю. Берег был темен и казался очень высок. Расстались у маяка.

— Спасибо, — поблагодарила Таня.

— Не прогневайся, — пошутил Горленко и скрылся в темноте.

Таня опустилась вниз. Ее как будто поджидали, так как сразу заметили ее присутствие, хотя она старалась войти тихо. От столика поднялся Батраков и, подавая руку, смущенно сказал:

— Поздравляю с представлением к званию Героя Советского Союза.

— Меня?

— Вас.

И странно, совершенно по–женски, Таня вспыхнула от обиды и резко бросила комиссару.

— Неужели и здесь можно шутить?

Батраков, не ожидавший такого ответа, запыхтел, сердито присел к столу.

— Бабы бабами и останутся, — проговорил он раздосадованно.