Огненная земля

— Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, — спокойно оказал Букреев, — успех штурма укрепленной полосы иногда в большой мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий при условном противнике… Я помню еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал один и тот же холм и все время ошибался.

Офицеры одобрительно засмеялись.

Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого угрюмого человека с широкими сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида, старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко, в отличие от всех, был без куртки в одной гимнастерке.

— Ну, что же, Воронков, придется в госпиталь, — сказал Букреев.

— Из‑за этого в госпиталь? Я сейчас моту этой рукой все, что угодно… товарищ капитан.

— А вы куда ранены, Кондратенко?

— Никуда, товарищ капитан.

— Никуда?

— Я не заметил, товарищ капитан.

— Но вы ранены?

— Оцарапало…

Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.

— В чем же дело? — Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.

— Кругом! — скомандовал Рыбалко.

Кондратенко четко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.

— Почему до сих пор не перевязывали, товарищ старший лейтенант? — строго спросил Букреев Рыбалко,

— Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!

— Кругом! — скомандовал Букреев.

Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. Крупные капли пота, выступившие на носу и подбородке, выдавали скрытую боль.

— Если ранен, надо постараться перевязать рану, — сказал Букреев. — Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.

Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя и снова застыл, собрав у настороженных и сразу озлобившихся глаз морщинки.

— Два наряда вне очереди за отказ от перевязки. — Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. — За мужество благодарю, товарищ Кондратенко.

Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку.

— Немедленно сестру и отправьте его в госпиталь на моей машине.

Моряки, окружившие их, наблюдали заключительную сцену, и по их затаенному дыханию и настороженности командир батальона понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из‑под его ног и ничто не спасло бы его от морального поражения; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками; одобрительный шопот, уловленный им, доказывал это.

— Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!

— Есть построить батальон, товарищ капитан! — рявкнул Рыбалко. — Батальон, слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение направо!

— Товарищ капитан, по вашему приказанию батальон построен.

Люди стояли, не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица, и они полюбились ему. Укрепленный ветеранами батальон не стал пестрым. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. Перед ним стояли молодые сильные люди с внутренним сознанием своей силы, люди, зачастую разукрашенные почетными шрамами, возмужавшие в сражениях. «Тридцатка» стояла и первой шеренге роты автоматчиков. Они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных черноморских кораблей.

Батальон! Слушай мою команду! — Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. — Напра–во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма–арш!

Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.

Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, откуда у этого человека то, что сблизило его с моряками, заставляло ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его растопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел сейчас задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.

Когда‑то оставив курсы политруков на мысе Фиоленто, Батраков пришел в батальон дунайцев к известному Горпищенко. Тогда его вид впервые родил к нему недоверие как к боевому человеку. Но тогда же он в бою завоевал уважение к себе.