Огненная

Файер решила, что человеку без рук в Половодном форте делать нечего. Клара была занята военачальниками Бригана и непрерывным потоком гонцов, Гаран же вообще редко показывался, а когда появлялся, то хмурился в своей обычной манере. Файер избегала их так же, как избегала лазарета, где бесконечными рядами лежали и мучились раненые воины.

Ей было запрещено выходить за пределы укрепления, и она проводила время в двух местах: в спальне, где с ней жили Клара, Муза и Марго, – там она притворялась спящей каждый раз, стоило Кларе войти, потому что та задавала слишком много вопросов об Арчере, – и на тщательно охраняемой крыше форта, где она стояла в теплом плаще с капюшоном, хорошенько спрятав руки под мышками, и общалась с серой пятнистой лошадью.

Кобыла – а Файер теперь достаточно оправилась, чтобы понимать, что это кобыла, – жила на скалах к северу. Она отбилась от отряда Файер, когда он подходил к форту, и, несмотря на увещевания конюха, не соглашалась пойти на конюшни с другими лошадьми. Файер не позволила усмирять кобылу снадобьями и сама отказалась заманивать ее в заточение. Конюх воздевал руки к небу от досады. Кобыла, очевидно, оказалась очень ценной, но он был по уши в заботах о раненых лошадях, слетевших подковах и порванной боевой упряжи, и у него не было времени на строптивицу.

Так что она жила на свободе в скалах, ела то, что ей оставляли, или, если не оставляли, находила сама, и приходила повидать Файер каждый раз, когда та звала ее. Ее чувства были странными и дикими, а сознание потрясало своей цельностью; Файер могла коснуться его и повлиять на него, но так и не могла до конца его понять. Место этой лошади было в скалах, в одиночестве, на свободе, и она могла при необходимости проявить норов.

И все же от нее исходила и любовь, странным образом привязывающая. Лошадь совершенно не собиралась оставлять Файер.

Они проводили время на виду друг у друга, их чувства соприкасались с помощью силы Файер. Лошадь была прекрасна – мягкие серые пятнышки и круги на шкуре, грива и хвост – длинные и густые, спутанные, темно-серые, как сланец. Глаза у нее были голубые.

Файер хотелось бы, чтобы ей разрешили выйти из форта. Она хотела бы уйти к лошади, на скалы, залезть ей на спину и унестись туда, куда лошадь сама пожелает скакать.

Однажды утром, когда она лежала, свернувшись калачиком, под одеялами, заставляя себя игнорировать жжение в руках и притворяясь спящей, в спальню промаршировал Гаран. Он встал над ней и сообщил без предисловий:

– Вставай, Файер, ты нам нужна.

Сказано это было беззлобно, но и на просьбу не походило. Файер моргнула, поднимая на него взгляд:

– У меня руки не двигаются.

– То, что нам от тебя нужно, не требует рук.

Файер закрыла глаза:

– Вы хотите, чтобы я кого-то допросила. Извини, Гаран. Я недостаточно хорошо себя чувствую.

– Ты бы лучше себя чувствовала, если бы встала и прекратила хандрить, – прямо сказал Гаран. – В любом случае ты нам нужна не для допросов.

Файер разозлилась:

– Ты не впустил Арчера в свое сердце. Тебе наплевать, что случилось.

Гаран отвечал запальчиво:

– Ты не можешь заглянуть в мое сердце, иначе не говорила бы таких глупостей. Я не выйду из комнаты, пока ты не встанешь. Тут рукой подать до фронта, а у меня достаточно забот и без того, чтобы смотреть, как ты чахнешь, словно самовлюбленный подросток. Ты хочешь, чтобы я однажды послал письмо Бригану, Нэшу и Брокеру с сообщением, что ты умерла ни от чего? Мне дурно становится из-за тебя, Файер, и, пожалуйста, если ты не встанешь ради себя, то встань хотя бы ради меня. Я умирать не тороплюсь.

Файер села на постели примерно в середине этой впечатляющей речи и теперь, открыв глаза, увидела. Кожа Гарана блестела от пота. Он тяжело дышал и казался еще более исхудавшим, если это возможно. На лице его застыла боль. Файер потянулась к нему, встревожившись, и жестом предложила сесть. Когда он опустился на кровать, она пригладила его волосы своей забинтованной в кулек рукой и помогла ему успокоить дыхание.

– Ты похудела, – наконец сказал он, недовольно глядя на нее. – И у тебя в глазах это жуткое пустое выражение, от которого мне хочется схватить тебя и потрясти.

Файер снова провела рукой по его волосам и тщательно подобрала слова, найдя такие, от которых не хотелось бы плакать.

– Я не то чтобы хандрила, – сказала она. – Я не ощущаю связи с собой, Гаран.

– Твоя сила не убыла, – сказал он. – Я ее чувствую. Ты сразу меня успокоила.

Она задумалась, возможно ли это – обладать такой силой и одновременно быть разбитой внутри на кусочки и дрожать, все время дрожать.

Снова оглядела его. Вид у него был совсем неважный. Слишком уж много он держал на своих плечах.

– Так для чего я вам нужна?

– Могу я просить тебя облегчить боль тех, кто умирает здесь, в форте?