Огненные птицы

Он рассказал, что случилось – в Малине и на броде. Рассказал, как потом вернулся в Малин и что там застал.

– Святилище сожгли? – почти с надеждой спросил Володислав.

Если да, то повод к мести появится у самих богов. Но посланец покачал головой:

– Только забрали оттуда кое-что, из обчины. Рог с серебром и те два шелома, что боярин богам поднес… от отроков Ингоревых.

– Он же три шелома брал!

– Два богам, один себе. У него на дворе был. Где сейчас, не знаю, его двор без остатка сгорел. Должно быть, русы забрали.

– А стяг Ингорев же в святилище хранили?

– Там. – Берест помнил, как Гвездобор положил вышитый руками киевской княгини стяг к подножию дубового Перуна.

– Забрали?

– Да. Сорочки божьи оставили.

– Они за этим и приходили, – раздался рядом голос княгини.

Берест не заметил, как она подошла – привык видеть поблизости одетых в белое. Обернулся на знакомый голос, низко поклонился. Сердце потянулось к этой женщине, что разделяла с землей Деревской общую печаль… но тут он вспомнил, что княгиня приехала на поминальную страву по Ингорю, пока все древляне еще были живы, уже одетая в «печаль». Она носила «печаль» по Ингорю, родному брату своей матери. И тепло на сердце сменилось отчуждением, враждебным чувством к этой молодой женщине с изможденным от горя лицом.

– За стягом, – продолжала она. – Потерять стяг – бесчестье.

– Сжечь надо было! – гневно крикнул Володислав.

Предслава опустила глаза, но по лицу ее Берест прочел убеждение: они и тогда пришли бы…

– По стягу нечего тужить, – сказал он. – Я, княже, кое-что получше привез. Дозволь показать…

– Получше? Что такое?

– Отроки в Рощуках, что на Тетереве, ныряли да выловили рыбу – золото перо…

Володислав изменился в лице – он-то сразу понял, о чем может идти речь.

– А ну пойдем, – он кивнул на свою избу. – Не во дворе же такие чудеса раскладывать…

Берест вопросительно взглянул на княгиню: не войдешь в дом без позволения хозяйки. Предслава кивнула, на лице ее явно отражалась тревога. Что-то получше стяга? Что?

Отчасти с робостью Берест шагнул, наклонившись под притолокой, в княжескую избу. Поднял глаза, огляделся. Сам не знал, чего ждал, но изба оказалась самая обыкновенная: такая же, как у всех, печь из крупных камней, полати для детей и челяди, горшки и блюда на полках. Горшки, правда, оказались все ровные, красивые, моравской, видимо, работы, какие не бабы дома лепят, а делают умельцы на особом вращающемся круге. Занавеска перед хозяйской лежанкой – из блестящего плотного шелка. На лавках новые овчины, цветные подушки, а вместо одной-двух укладок, где простые люди хранят пожитки, здесь их было четыре. Самая большая – с заморской резьбой, украшенная пластинками литой узорной бронзы. Сразу видно – Предслава в ней свое приданое привезла.

– Показывай, – Володислав остановился перед лавкой, куда падал свет из отволоченного оконца. – Что за рыба – золото перо?

Берест положил сверток мешковины на лавку и стал неуверенными руками развязывать ремешки. Те не поддавались, и Володислав бросил ему костяное путлище. Наконец Берест развернул мешковину…

Предслава вскрикнула, Володислав охнул.

– В Рощуках сказали, его это. Ингоря.

Володислав впился взглядом в меч, потом, с трудом оторвавшись от него, вопросительно взглянул на Предславу. Княгиня подошла ближе, вгляделась.

– Это «корляг», уж это верно, – сдавленным от волнения голосом подтвердила она. – Из хороших, – она наклонилась, вглядываясь в разводы на клинке. – С «пятном».

Володислав протянул руку; Предслава вздрогнула и дернулась, будто хотела ему помешать, но сдержалась. Князь взялся за рукоять и поднял меч с лавки. Отступил на шаг и взмахнул им, примериваясь к весу.

– Как птица летает… – пробормотал он со смесью восхищения и неприязни.

У него никогда не было такого меча. Знаком власти и оружием славянских князей был топор, и хотя у знатных варягов и руси принято, чтобы невеста дарила жениху меч на свадьбу, Предслава привезла из Киева только греческие одежды. Русские князья в ту пору слишком нуждались в хорошем оружии сами.

Лицо Володислава сияло, будто золоченая рукоять меча делилась с ним своим блеском.

Через день князь деревский созвал на Святую гору всех мужей, кого успели оповестить.

– Вновь русы черное дело содеяли, – говорил Володислав, стоя перед идолом Перуна, одетого в «божью сорочку» и красную шапку, с секирой у подножия. – Набежали оружной дружиной на Малин, мужей и жен посекли, дев и отроков в полон увели. Привел их знакомец наш – младший сын Свенельдов. Нельзя нам, мужи деревские, терпеть обиду и разорение, людей наших погибель. Не пора ли нам за обиды посчитаться?

– Посчитались уже! – выкрикнули из толпы. – После того избоища Свенельдов городец разорили, а сын его теперь Малин разорил.

– Так что же теперь – обиды спускать? – вперед шагнул Коловей, Любоведов сын. – Нам на головы кровь родичей ливмя льется – а мы мешком прикроемся, да и все?

– Не пора ли нам дружину собрать оружную и по киевским рубежам пройтись? – продолжал Володислав. – Я думал до зимы обождать, чтобы от работ не отрывать руки, да видно, не дали нам боги времени ждать!