Огненные времена

– Мы не говорим о таких мягких мерах воздействия, как порицание или лишение духовного сана, брат. Ни даже о таком более тяжком наказании, как отлучение от Церкви. Возможно, епископ Риго не пояснил со всей определенностью: Церковь считает, что все сочувствующие матери Марии-Франсуазе оказываются, как и она, в союзе с дьяволом, а потому должны нести то же наказание, что и она.

И снова Мишель никак не отреагировал на это, но перед его мысленным взором просвистел по воздуху деревянный молот и со звоном ударил по столбу, вбивая его в жирную каркассонскую землю.

– Я понимаю.

– Отлично, – сказал Тома. – И я надеюсь, что ты отнесешься к этому серьезно… Настолько серьезно, насколько серьезно относишься к собственной жизни.

Он широко, но неискренне улыбнулся на прощание и направился по коридору в сторону общей камеры. Мишель проводил его взглядом.

Он вошел в камеру. Аббатиса сидела на деревянной скамье. Лицо ее, все еще опухшее, выглядело менее раздутым, синяки потемнели. Заплывший глаз был теперь вполне виден: он был таким же темным и блестящим, как другой.

Едва тюремщик закрыл за ним дверь, Мишель горько сказал:

– Скажите, почему я не могу осудить вас прямо сейчас, матушка? Я слышал ваше признание. Вы подтверждаете, что занимались колдовством. Я давал вам возможность покаяться и получить прощение Господне. Вы отказались. Зачем мне слушать ваш дальнейший рассказ?

– Ты совсем не обязан это делать, – быстро ответила она.

– А кроме того, вы изо всех сил старались околдовать меня. Вы наслали на меня сновидения другого человека, еретика, попавшего в сети дьявола.

Он остановился, потому что вдруг осознал, что она только что сказала, и сел, застыв в смущенном молчании. Ему казалось, что и сознание, и сердце у него расколоты надвое. Как христианин, умом он понимал, что ее повествование о магии было чистой ересью, а откровенные рассказы о плотской любви – непристойностью. Но он не мог отрицать, что она волновала его – одновременно и его дух, и его чувства. Несмотря на то что она призналась в злодеяниях, он по-прежнему относился к ней как к святой, великой целительнице, посланной Богом. В то же время его обуревало страстное вожделение, равного которому он никогда не испытывал. И это вожделение было смешано с любовью чистой и святой.

– Я действительно послала тебе эти сновидения, – призналась аббатиса. – Они рассказывают историю моего возлюбленного, Люка де ля Роза. Он был не еретиком, а героем. Он лечил, а не убивал, и в конце концов пожертвовал собой ради любви. И мои страдания – ничто в сравнении с его страданиями, поэтому я хочу, чтобы рассказ о нем был доведен до конца. То, что ты не успеешь услышать днем, ты увидишь ночью во сне. – Она помолчала. – Ты не оставил мне иного выхода. – Потом ее тон снова смягчился. – У меня хороший слух. Я слышала, что сказал тебе отец Тома в коридоре. Он угрожал тебе смертью, ведь так? – Мишель не ответил, и она продолжала: – Мой бедный брат, твоя судьба связана с моей. Ничего не поделаешь. И все же позволь мне снова отказаться от покаяния. Снова и снова. Ты дал мне столько шансов, сколько позволяет закон, и тебе не надо винить себя в том, что ты должен приговорить меня. Моя судьба была предопределена задолго до того, как меня привели в эту тюрьму. Но твоя судьба – в твоих руках. Ступай и скажи отцу Тома, что ты вынес приговор.

Мишель обдумал ее слова. Логичным было бы приговорить ее. Она призналась в том, что является ведьмой, она отказалась покаяться, и теперь, следуя букве закона, он мог спасти свою жизнь. И все же… И все же он не мог отрицать того, что, несмотря на ее рассказ, каждое ее действие доказывало, что она – та самая святая, какую он и ожидал в ней увидеть. Даже теперь она заботилась о его благополучии, с кажущимся бесстрашием встречая собственную судьбу. Была ли она еретичкой или нет, но в ней было столько доброго! Но даже если б это было не так, она, как и все дети Божьи, заслуживала того, чтобы ей была дана возможность узнать Его перед смертью.

И все же он не мог избавить себя от надежды, что если бы она обратилась в христианство, Риго мог бы снизойти до помилования.

Он вздохнул и сказал как ни в чем не бывало: – Матушка, у нас нет времени для подобных споров. Прошу вас, продолжайте ваш рассказ, и побыстрее.

Губы у нее были такими распухшими, что улыбаться ей было трудно. Но по ее глазам он понял, что она улыбнулась.

И она начала говорить…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

СИБИЛЛЬ

КАРКАССОН, ОСЕНЬ 1348 ГОДА

XII

Я спала там, где упала, не укрывшись ни от дождя, ни от диких животных, и проснулась на рассвете, промокшая насквозь и дрожащая от холода. Я снова тронулась в путь, хотя мокрые юбки тяжело липли к ногам и затрудняли ходьбу. Цель моя была близка. Я чувствовала, что доберусь до нее уже сегодня.