Огни в долине

Зареченск быстро притих и словно вымер. Зигзаги молний уже вовсю полосовали небо над самым поселком. Раскаты грома то рассыпались оглушительной дробью, то тяжело ухали, словно кто-то там, в темной выси, подрывал и разбрасывал огромные каменные глыбы. Дождь все частил и частил, пока не полил сплошным потоком. Косые сверкающие нити били по дорогам, и канавы быстро наполнились мутной водой. Она стремительно неслась в низины, унося с собой всякий мусор. В лужах плясали и лопались пузыри — верная примета, что дождь зарядил надолго.

Такого же мнения был и одинокий человек, что пробирался одной из улиц поселка. Видимо, крайняя нужда выгнала его в непогоду. Он старался прижиматься к домам и наборам, надеясь укрыться там от дождевых струй. Сложенный вдвое мешок, надетый на голову в виде капюшона, спускался ему на спину. Человек уже давно промок до нитки и шептал трясущимися от холода губами:

— Ранний гость до обеда, а поздний до вечера. Господи, прости меня, грешного.

Возле дома Сыромолотова человек остановился, постучал палкой по крайнему окну, закрытому ставнями. Подождал немного и постучал снова, теперь уже сильнее. Во дворе зло забрехала собака, потом послышался женский голос.

— Кто стучит? Кого надо?

— Я это, Аграфена Павловна. Дома ли Егор-то Саввич?

— Заходи нето. Экую погодку выбрал.

— Что и говорить, Аграфена Павловна. Добрый-то хозяин и собаку не выгонит, а я вот хожу-брожу, людям покоя не даю.

— Ладно болтать-то, вымокла я тут.

Человек проворно шмыгнул в калитку и быстро перебежал двор следом за женщиной. Она провела его в прихожую, сердито сказала:

— Постой тут.

С одежды незваного гостя ручьями стекала вода, и на полу сразу образовалась лужа. Свой мешок он сбросил еще в сенях. Человек поставил посох в угол и, щурясь от света висевшей на стене лампы, огляделся. В доме было тепло, пахло свежеиспеченным хлебом и щами.

Из горницы вышел Сыромолотов, по обыкновению в халате и мягких туфлях.

— А, Сморчок… — без особой радости произнес он вместо приветствия. — Другого времени тебе не было.

— Здравствуй, батюшка Егор Саввич, и прости великодушно. Подумал я, в непогодь лучше даже навестить тебя. Никакой лешак не углядит.

— Пойдем в кухню, там и потолкуем. Сбрось обутки-то. Прислугу мы не держим, убирать некому.

Сморчок с готовностью скинул рваные ботинки и на цыпочках, стараясь поменьше следить, танцующей походкой пошел за хозяином в кухню.

Настоящего имени старика никто в поселке не знал, да он и сам вряд ли его помнил. Прозвище Сморчок, неизвестно кем и когда ему данное, пристало прочно. Так его все и звали. Да и неудивительно: Сморчок был маленький тщедушный старичонка со сморщенным, изборожденным морщинами лицом, почти лысый. На яйцевидной голове лишь кое-где уцелели редкие седые волосы да клинышком торчала жиденькая бородка. Казалась, дунь на него посильнее, он упадет и уже не встанет.

Сыромолотов придвинул гостю табуретку поближе к двери, а дверь оставил распахнутой настежь, чтобы видеть, не подслушивает ли Аграфена Павловна, сам сел на скамью у печки. Он не мог скрыть брезгливости, разглядывая грязную одежду старика, всю в бесчисленных заплатах, так что нельзя было даже понять, на что эти заплаты нашиты. Сморчок торопливо перекрестился на маленький образок, подвешенный в углу у окна, и сел. Взгляд его жадно обшарил стол, на котором стояла плетеная хлебница, прикрытая вышитой салфеткой. Это от нее шел дразнящий запах свежего ржаного хлеба. Сглотнув слюну, старик шумно потянул носом, вдыхая не менее вкусный запах щей, ими тянуло из русской печи, прикрытой большой черной заслонкой.

— Ох и погодка, — жалобно заговорил гость. — Добрый хозяин и собаку не выгнал бы, а я вот пошел. Потому знаю — надо. Надо Егору Саввичу рассказать кое-какие вести. Однако и вымок до нитки, и продрог до костей.

С улицы донесся особенно сильный удар грома, так что вздрогнул весь старый дом и задребезжали стекла в окнах.

— Господи, спаси помилуй рабы твои, — испуганно зашепелявил Сморчок, мелко крестясь. — Отведи беду на охальников и разбойников.

Сыромолотов тоже размашисто перекрестился и, открыв настенный шкафчик, достал графин с зеленоватой настойкой. Тот самый графин в форме медведя на дыбах, из которого угощал в рождество славильщиков Сашку и Пашку Ильиных. В щербатый стаканчик налил настойки почти доверху и протянул гостю.

— Погрейся.

Сморчок одним духом опрокинул настойку в рот, крякнул и вытер синие влажные губы рукавом рубахи.

— Ух и крепка, окаянная! Мастер ты на эти штуки, Егор Саввич, большой мастер. Будто огонь по жилам-то побежал. Аж в ногах закололо.

— Был когда-то мастер. Мать! — крикнул в раскрытую дверь Сыромолотов. — Мать! Покорми гостя.

Аграфена Павловна появилась тут же, будто стояла за дверью. Поджав тонкие губы и не глядя на Сморчка, вытащила ухватом из печи горшок со щами, налила полную глиняную миску, туда же положила большой мосол с мясом, придвинула хлеб, подала деревянную ложку. Сморчок следил за ней не отрываясь и, как только она вышла, потянулся за хлебом. Он заранее наметил самый толстый ломоть.