Огонь блаженной Серафимы

А сам подхватил с тарелки квашеный грибок и зажевал бессчетную уже чарочку.

— Прямо вот сейчас и пойдем. А чего? Что нас остановит?

— Меня ничто, — кивнул Эльдар. — А тебя не что, а кто. Барышня Абызова тебе живо рожу расцарапает.

— Она не сможет царапаться, у нее свидание.

— Ты поэтому не в себе? Ревнуешь?

— Ревную, — кивнул Иван. — Только не к Кошкину.

Мамаев посмотрел в несчастные глаза друга:

— Ко мне?

Зорин опять кивнул:

— Поначалу мне казалось, что ты Серафиму по привычке своей многолетней вниманием одариваешь, тогда не ревновал. Ты же у нас натура огненная, искристая, что твой фейерверк. Букашечкой направо, букашечкой налево. Ах, Серафима, позвольте вашей силы зачерпнуть!

— Так не убыло от нее.

— Так и тебе оно было без надобности! Ты узнать ее хотел, попробовать.

— Хотел. — Мамаев смотрел в свою кружку, будто там не постылый квас плескался, а прелюбопытную фильму показывали про полонянок неглиже. — Ну прости, не сдержался. Огонь очень редко женскому полу достается, интересно стало.

— Врешь. То есть что хотел, это правда, а про любопытство… Эльдар…

Иван запнулся, продолжил, будто преодолевая преграду:

— Ты ее любишь, Серафиму мою блаженную. И, кажется, для тебя это впервые. И вы так подходите друг другу, что я почувствовал себя злодеем, который мешает воссоединению. Вот какая у меня ревность.

Эльдар в этот момент испытал невероятное облегчение, не зря угрюмый половой шкалики к ним на стол таскал, попустило Ваньку.

— Зорин, дружище, ну что ж теперь, отдашь мне свою сновидицу по дружбе, чтоб мое разбитое сердце подлатать? Нет, знаю, что нет. И она того не захочет. Ну люблю, и что? Она мне вроде путеводной звезды в ночном небе — недостижимая, священная. Потерпишь, пока время меня излечит. И с детишками не затягивайте, дамы, которые в тягости, никогда меня не привлекали.

— Детишки, — мечтательно повторил Иван. — Пока мне в приданое упряжку сонных котов посулили, а про детишек сослались на изыскания бриттских ученых умов, кои указывают на затруднения в производстве потомства чародеев меж собою.

Мамаев посмотрел на друга и рассмеялся:

— Посуливший немного не представляет границы твоих сил.

— Он, то есть она, мечтает к учителю поскорее возвернуться, чтоб все тайны постичь.

— Хитрый старец озаботился, чтоб мечтательность поддержать. Не запри он ее сил, никуда бы барышня Абызова не возвернулась. Тайн и в столице хоть лопатой греби.

— Это да. — Зорин, высказав то, что жгло его изнутри, интерес к зелену вину утратил, отодвинул чарку, щелкнул сам себя по кончику носа, сложив пальцы щепотью, и подозвал полового: — Трифон, человече, отыщи-ка нам на кухне нормальной еды, мы покушаем, да и пойдем с богом, тебя более не тревожа.

В пустую чарку Иван Иванович положил парочку ассигнаций, приятность своих слов подкрепляя. И Тришка через недолгое время метнул чиновникам на стол разогретую тушенину в глиняных горшочках, половинку хлебушка и шмат вяленого мяса, которого в пост вроде не полагалось, но половой решил, что басурманину все едино будет.

— Мы ведь раньше даже предположить не могли, что навы могут помещать свою сущность в человеческие тела, — говорил Зорин, с аппетитом откушивая.

— Ну, мы знали, что их магия, в отличие от нашей, направлена на манипуляции с сознанием.

— Теперь надо выяснить, как эта мифическая навья снасть выглядит, чтоб была возможность простым осмотром…

— Никак, — перебил Мамаев с едва уловимым оттенком хвастовства. — Простым осмотром она не определяется, непростым, впрочем, тоже.

— Ты хочешь сказать… — Иван Иванович замер, не донеся ложки ко рту.

— Именно хочу! Раз вопросы любви мы, ко взаимному облегчению, обсудили, я очень хочу сказать о… не о любви.

Эльдар приосанился:

— Да жуй ты, не тормози. Я где угодно говорить могу, а Тришка наш скоро мышьяку тебе в тарелку сыпанет. Слушай! Помнишь, слухи ходили, что у Юлия Францевича в дому родственница дальняя проживает? Племянница?

— Яматайка?

— Папатайка! — Мамаев фыркнул. — Жуй! А помнишь, когда мы паука-давителя в гостинице брали, там девица нетяжелого поведения с нами страдала, андалузская прелестница Машенька?

— Это она племянница и есть?

— Точно. Только она не Машенька и не племянница. Сикера ее зовут, и она, представь себе, навь.

Тришка прислушивался изо всех сил, но без успеха. Басурманин тарахтел вполголоса, да еще на стол навалился, чтоб ближе к собеседнику быть. А тот, будто по волшебству протрезвевший, только глаза пучил да время от времени головой качал.

Через три четверти часа чиновники наконец засобирались, сунули половому денежку за груды, оделись. И последнюю фразу, сказанную у самого порога, Тришка услышал доподлинно.

— Эльдар, ты мне одно скажи, у нее там точно хвоста не было?

Вчера я посетила концерт, третьего дня побывала в театре, сегодня собиралась нанести визит княгине Кошкиной, бабушке Анатоля.

— Эти, пожалуй. — Ткнула я пальчиком в пару лайковых перчаток. — С меховой оторочкой я также возьму, и вон те, замшевые, упакуйте.

Зеленые глаза Евангелины Романовны прожгли во мне Дыру.

— Ежели меня за взятку, полученную в классе, понизят, вся вина на тебе, Серафима будет.