Огонь души

— Я не хочу быть королевой, — прошептала она в ответ. — Я хочу быть пиратом!

Слышать такое от девочки в элегантном платье, с заплетенными волосами, усыпанными жемчугом, с большими синими глазами и крошечным ртом с губками-бантиками было так неожиданно смешно, что Леофрик рассмеялся, громко и открыто.

Дреда улыбнулась неуверенной улыбкой, говорившей о том, что она не совсем поняла, что тут смешного, и это заставило его рассмеяться еще сильнее. Люди внизу тоже начали прерывисто хохотать.

Он презирал это. Они понятия не имели, над чем он смеялся, но были настолько приучены разделять эмоции королевской семьи, что ловили любой знак, который могли получить. Поскольку смеялся именно он, а не его отец, смех никогда не подхватывал весь двор. Через мгновение смешки стихли. По тому, какой была повисшая тишина, Леофрик понял, что когда он повернется к отцу, то встретит хмурый взгляд.

И так и было. Хмурились двое, обоих звали Эдрик.

— Не поделишься ли ты с нами шуткой? — спросил его брат, и Леофрику захотелось пнуть его под столом.

Эдрик был всего на четыре года старше Леофрика, но был послушным сыном, набожным и прилежным. Даже будучи маленьким мальчиком, он никогда не проказничал. И когда это делал Леофрик, именно Эдрик рассказывал обо всем отцу.

Их отец, зная, что на них все время смотрят, не одобрял проявления чувств на публике.

В такие минуты Леофрик скучал по матери. Королева смягчала все жесткие черты их отца. Она была скромной, милой и любящей, и в ее присутствии отец был лучшим человеком на свете. С тех пор как она умерла, король, хороший человек и великий правитель, превратился почти в камень.

— Прости меня, папа, — сказала Дреда. — Я рассказала Леофрику о щенках, которых видела сегодня во дворе, и заставила его рассмеяться.

Леофрик был совершенно ошеломлен. Она солгала ради него. Она интуитивно поняла, что заставило отца нахмуриться и как это исправить.

О, она была бы поистине великой королевой, если бы не забывала об этикете.

На людях они должны были обращаться друг к другу официально. Только между собой они могли использовать имена и неформальные обращения. Но единственной трещиной в камне, которым стал их отец, была Дреда. Его хмурый взгляд исчез, он улыбнулся. Как и Эдрик.

— Отличная история, мой свет. Но давай впредь воздержимся от подобных историй до конца трапезы, хорошо?

Она присела в своем кресле в подобии реверанса.

— Да, папа. Пожалуйста, прости меня.

— Конечно, прощаю.

Все вернулись к еде, и гул в комнате снова возобновился. Через мгновение Леофрик снова почувствовал, как кто-то тянет его за рукав, и наклонился.

— Отведешь меня к отцу Франциску после обеда? — прошептала Дреда.

— Зачем?

— Я сказала неправду. Что, если я умру ночью? Мне нужно исповедаться.

Маленькая девочка, которая хотела быть пиратом, крала крестьянскую одежду, ускользала от своей гувернантки и нарушала правила, боялась лжи, которую сказала, чтобы защитить брата. Он мог бы снова рассмеяться, если бы не искреннее беспокойство на ее лице.

Его захлестнула волна любви к сестре. Она была достаточно храброй, чтобы солгать, хоть грех этого так пугал ее.

— Ты не умрешь сегодня ночью, я обещаю. Ты проживешь долгую и прекрасную жизнь, полную приключений, это я тоже обещаю. И Бог не против лжи, сказанной, чтобы защитить другого человека. Это доброта, а Бог не наказывает доброту. Тебе не в чем исповедаться. Поверь мне.

Только если Дреда сама не захочет провести день в молитвах.

— Правда?

Он прижал руку к сердцу.

— Я торжественно клянусь.

— Тогда ладно, — она вздохнула и вернулась к своим баклажанам. — Жаль, что щенков на самом деле не было.

3

Четыре корабля — четыре великолепных красавца-скейда (прим. большой военный корабль викингов. Название означает «рассекающий воду»), построенных в год рождения Магни, еще для первого набега на запад и с тех пор каждое лето возвращавшихся домой с богатой добычей, были загружены и готовы к отплытию. На берегу воины завершали последние тренировки, готовясь этим утром отплыть в море.

Звуки стали и железа, ударяющихся о деревянные щиты, наполняли воздух, но эта тренировка была больше игрой, чем чем-то серьезным, заметила Астрид. Предвкушение отплытия, праздника, который должен был предшествовать ему, и набега, который должен был последовать за ним, поднимало настроение. Даже те, кто остался ждать в Гетланде, были полны радости и надежды. За три лета ни один налетчик не отправился в Валгаллу (прим. имеется в виду, не погиб в бою), и люди начали чувствовать себя неуязвимыми. Даже новички не боялись плыть в этот поход.

Астрид по-прежнему была обеспокоена, но она высказала свое мнение, и Леиф его услышал. Их приготовления стали более серьезными с тех пор, как она поговорила с ним на берегу, и в этом была его заслуга. Он говорил о чести и о Валгалле, и воины тренировались с большим усердием.