Огонь Менестреля

— Когда он умер, ему было меньше лет, чем мне сейчас. — Рахель отпила немного чая и решительно поставила чашку на блюдце, словно подчеркивая твердость своих намерений. — Не бойся за меня, Катарина. Я делаю то, что должна, то, что хочу сделать. Я прекрасно знаю, с каким человеком имею дело, но меня это не беспокоит. Если победит Хендрик, то так тому и быть. Но я, по крайней мере, попробую. Все, что мне нужно от него, это чтобы он осознал свою вину.

— Он этого никогда не поймет, Рахель, — сказала Катарина.

— Посмотрим.

— Хендрик никогда не допускал, что его поступки могут ему аукнуться. А если так случалось, он просто не признавался себе в этом. Он никогда не связывал свои действия с последствиями и, скорее всего, не умеет делать это и сейчас. Такова его натура. И ты не изменишь его. Хендрик де Гир всегда выкрутится.

— Не будем спорить, — сказала Рахель. — Я больше не стану просить тебя о помощи.

Катарина казалась взволнованной:

— Нет, ты меня не поняла. Разумеется, я поговорю с сенатором Райдером, если ты считаешь это необходимым, но я не думаю, что из этого выйдет толк. И Хендрик наверняка уже знает, что ты охотишься за ним. Он не будет сидеть сложа руки. Боже мой, Рахель, ведь ты достаточно настрадалась.

— Мы все страдали, — ответила она, и в ее глазах запылал огонь. — Кроме Хендрика.

— Я знаю, но…

Рахель, протянув руку через стол, схватила крепкую ладонь Катарины и сжала ее, не замечая, сколь крошечно-хрупкой, была ее собственная рука — лишь кости, кожа и мышцы. Ничто не имело значения. Только узы, связывавшие их, невидимые, ничем не измеримые и не подверженные времени.

— Ты живешь на Парк-авеню, под твоими ногтями засохшее тесто. Но кроме тебя некому, Катарина. Милая моя, я знаю, как трудно сделать это. Но тебе не придется встречаться с ним. Ты…

— О, Боже! — Катарина увидела кого-то в другом конце зала. Рахель почувствовала, как у нее забилось сердце. Хендрик! Неужели Хендрик? Он нашел ее? Едва дыша, она спросила:

— Что случилось?

— Джулиана. Я совсем забыла, что пригласила ее на чай. Подавив вздох облегчения, Рахель обернулась и посмотрела на девушку, которая накладывала себе бисквитное печенье и махала рукой матери. Светлые волосы, спадающие на расстегнутое черное кашемировое пальто, сияющие темно-зеленые глаза, веселая улыбка. Пленительное слияние силы и хрупкости угадывалось в Джулиане Фолл. Жизнелюбие так и бьет из нее тугой струей, как выразился бы Абрахам.

— Так это и есть твоя Джулиана? Поздравляю, Катарина, она просто красавица.

— Знаю. Иногда сама удивляюсь, как это у меня получился такой ребенок. С детства она без ума от музыки. Я не могу понять. Мы с Адрианом не увлекались музыкой, но для нее не существовало ничего другого. Ты когда-нибудь слышала ее игру?

— На концертах нет. Но я много раз слышала ее по радио. А завтра в Линкольн-центре будет сенатор Райдер. Он предлагает нам встретиться после концерта. Что ты на это скажешь, Катарина?

Катарина побледнела.

— Рахель, она ведь ничего не знает. То есть Джулиана. Я никогда не рассказывала ей.

— Про Амстердам? Ничего?

— Я не могла. Даже Адриан… — Катарина на секунду прикрыла глаза. Рахель наблюдала, как она пытается справиться с собой, чтобы предстать перед дочерью по-прежнему уверенной и спокойной.

— Никто из них не знает о случившемся со мной. Я понимаю, что излишне оберегаю своих близких, но мне не хотелось, чтобы это их коснулось. Я просто не могу говорить об Амстердаме.

— Это твое право, — осторожно заметила Рахель. Она не вышла замуж и была избавлена от необходимости принимать подобные решения. — Я все понимаю.

— Ты не станешь втягивать ее в это?

Рахель ободряюще улыбнулась, и хотя она не вполне понимала и одобряла подругу, но старалась успокоить ее.

— Разумеется, нет. Нет нужды вовлекать ее в наши дела.

Зиглер разыскал Мэтью Старка в кафетерии «Газетт», где тот яростно спорил с двумя спортивными репортерами по поводу вторых защитников. В свои тридцать девять лет Старк был смуглым, крепким и плотным. Его лицо можно было бы назвать красивым, если бы не шрамы, оставленные осколками разорвавшегося снаряда. Его темно-карие, глубоко посаженные глаза часто принимали за черные. Он был в джинсах, клетчатой хлопчатобумажной рубашке и в массивных армейских ботинках.

— Извините, что беспокою вас, — сказал Аарон, — но там у Фелди вас спрашивает какой-то мужчина. Он похож на персонажа фильмов ужасов. Назвал себя Пронырой.

— Проныра? Черт возьми, я думал, он уже помер.

Старк не спеша допил кофе и направился к дверям вместе с Аароном. Мэтью знал, что этот кучерявый мальчишка, носивший строгие костюмы, похожие на мокасины кожаные туфли с кисточками и ни черта не смысливший в бейсболе, благоговеет перед ним, но ему было плевать на это.

— Фелди здорово сердилась, — сказал Аарон.

— Пусть.

К тому времени, когда они вошли в отдел новостей, она уже водрузила на нос большие очки в черной оправе.

— Бога ради, не спешите, — произнесла она.