Огонь Менестреля

Отис лениво почесал покусанную клопами руку и вдруг улыбнулся. Сознание было исключительно ясным. Все это чепуха. Все навязчивые видения — то ли наяву, то ли во сне — не имеют ничего общего с бредом двинутого лунатика.

Это сны мертвеца.

Нет, думал он. Блох не сможет меня, убить. Я уже мертв.

Глава 14

Джулиана и Вильгельмина вышли из автобуса у небольшого дома на окраине района, где расположились мастерские огранщиков. Поднявшись по ступеням, Вильгельмина окинула хмурым взглядом засохшую герань, торчавшую из ящика под окном. Непростительная лень. Она позвонила. Дверь им открыл полный, лысый человек, представившийся Мартином Деккером. Он оказался моложе, чем ей показалось на первый взгляд, ему было под пятьдесят. Но сейчас уже многие люди кажутся ей молодыми. Они не помнят войны, бомбежек, голода, вероломства нацистов и тех, кто сотрудничал с ними. Но если такие, как она, не расскажут им, не захотят вспомнить, то откуда им и узнать об этом? А разве можно быть уверенным, что все это не повторится?

Заговорив по-голландски, она представила себя и Джулиану. Она не утруждала себя переводом, сочтя, видимо, что Джулиана при желании поймет, о чем идет речь.

— Я очень рад, что вы приехали, — оживленно приговаривал бельгиец, ведя их наверх и позвякивая огромной связкой ключей. — От вашего брата до сих пор нет известий.

— Вы сообщили в полицию?

Деккер покачал головой.

— Я решил, что сначала дождусь вас.

И свалю на вас все это, раздраженно подумала Вильгельмина. Она понимала, что люди каким-то образом чувствуют ее способность принимать трудные решения. А ей это нравится ничуть не больше, чем им, и она совсем не считает, что имеет на это право, но она не из тех, кто отказывается от грязной работы. И ведь что характерно: сначала люди ждут от нее решимости, а потом бывают недовольны ею.

— Исчезнуть так неожиданно… Как это не похоже на мистера Пеперкэмпа, — говорил Деккер. — Он всегда был образцовым съемщиком. А сейчас он задолжал мне за квартиру, — он вздохнул с преувеличенным отчаянием, — и ничего не сообщает о себе. Ни слова.

Вильгельмина надеялась, что ей не придется хотя бы платить за квартиру брата. Она собиралась разыскать его, но расплачиваться с его долгами не входило в ее планы. Домовладелец, не дождавшись реакции, открыл ключом дверь в квартиру Джоханнеса и, извинившись, бесшумно удалился вниз.

— Он не говорит по-английски? — спросила Джулиана.

— Не знаю, — сказала Вильгельмина. — Я не спрашивала.

Они вошли в двухкомнатную квартиру. В медной пепельнице лежала толстая, наполовину выкуренная сигара, а рядом с хитроумным, устаревшим проигрывателем стоял конверт одной из пластинок Джулианы. На конверте она улыбалась, тогда ее волосы были длиннее, чем сейчас. У Джоханнеса хранились все ее пластинки. У Вильгельмины нет ни одной, но она слышала иногда ее игру по радио.

— Для меня Джоханнес всегда оставался сильным, упрямым мальчишкой, каким он был до войны, — сказала Вильгельмина. Она говорила словно сама с собой, однако по-английски. — Он все время побеждал в конькобежных соревнованиях, которые проводились на каналах. Я любила смотреть на него — тепло укутавшись и попивая с подругами горячее какао.

Джулиана мягко спросила:

— А сами вы катались на коньках?

— М-м, кажется, да, я сейчас уже плохо помню.

Прошло слишком много лет, и все ее силы ушли сначала на то, чтобы выжить, а потом — на то, чтобы уйти от прошлого и жить дальше. Нет, не забыть, а просто продолжать жить.

Впервые в жизни Вильгельмине стало жаль старшего брата. Знаменитого Джоханнеса Пеперкэмпа, огранщика алмазов. Ни у кого не было такого верного глаза, как у него.

А сейчас он влачит жалкое существование.

Не обращая внимания на участливое выражение лица Джулианы, она прошла в крохотную кухню, которая едва ли превосходила размерами стенной шкаф в гостиной, и автоматически поставила на плиту чайник. Кухня была опрятной, но на окнах не было цветов. И она ощутила одиночество, которое пропитало жизнь брата. Здесь не осталось и следа от радостной, сияющей чистоты, которой всегда отличалась та большая квартира, где он жил с Анной.

Она проверила содержимое холодильника. Сыр четырех сортов и половина угря были аккуратно завернуты в бумагу; еще стояла жестянка с масляным печеньем, но молоко прокисло, а от коробки с устрицами начинало попахивать. Даже в дни благополучия и славы, в дни, когда ему сопутствовала удача, Джоханнес не транжирил деньги. Бережливый по натуре, он тратил на себя очень мало. Что он делал с деньгами, откладывал ли их, Вильгельмина не знала, но она и сама поступала точно так же. И оба они бережно относились к пище. В их жизни было слишком много дней, когда приходилось обходиться без нее.

— Что-то здесь не так, правда? — спросила Джулиана, стоя у тетки за спиной.