Огонь под пеплом

Зная, что в верхних двух ящичках лежат уже занесенные в каталог драгоценности, Сара Моз выдвинула третий, нижний ящик, где хранились неоправленные камни. Ограненные или необработанные, они были разложены по коробочкам и конвертам, снабженным этикетками с описью содержимого; там был еще маленький кожаный мешочек, неразвязанный и с нетронутой печатью, который мог оказаться только посылкой от Бенаима. Сара взяла мешочек почтительно, словно принимала его из рук отца, — он накануне положил его в сейф, только освободив от упаковки и убедившись, что печати целы. Стараясь держать мешочек подальше от себя, словно малейшее соприкосновение с ее телом, кроме пальцев, могло повредить камням (или же оказаться гибельным для нее самой), она отнесла его на огромный стол черного дерева, занимавший середину комнаты. Один угол стола сверкал в солнечных лучах, но вся остальная поверхность крышки, больше трех четвертей, оставалась в тени. Сара положила мешочек на теневую часть, рядом с разнообразными инструментами, при помощи которых обычно проверяла камни.

Сломав печать желтого воска, она столкнулась с новой задачей: обвитый проволокой кожаный шнурок, стягивавший отверстие мешочка, был завязан сложным узлом, затвердевшим от застывшего воска. Наверное, проще всего было бы разрезать его кусачками. Однако Сара не воспользовалась ни одним из двух инструментов этого рода, лежавших у нее под рукой среди прочего оборудования. Она знала, что ее острые твердые ногти справятся с любым сложным или упрямым узлом, и она не боялась трудностей, скорее искала их; впрочем, она и не стремилась побыстрее добраться до цели, предпочитая подольше томиться любопытством. Работа отняла довольно много времени, но все же меньше, чем рассчитывала Сара. Потом она ослабила шнурок и открыла мешочек.

Оттуда посыпались мелкие вещицы, не больше двадцати, завернутые в шелковистую бумагу; они раскатились по гладкой крышке стола, части которой были так хорошо пригнаны, что следов соединения не было видно, и вся она казалась вырезанной целиком из сердцевины гигантского эбенового дерева. Совершенно голая Сара склонилась над этой отполированной доской, смутно в ней отразившись, словно в ночной воде, и, опершись о край стола, длинной рукой без особых усилий дотянулась до далеко отлетевших алмазов. Ни один не упал на пол. Отложив на время в сторону те, что были в белых обертках, девушка взяла камень в голубой бумажке, самый крупный, самый тяжелый из всех. Она извлекла его из оболочки (камень был упакован с особой заботой, бумагу сложили в шесть слоев, чтобы не дать ему тереться о другие алмазы) и, зажав между большим и указательным пальцами, поднесла к глазам. Бриллиант был в самом деле замечателен не только своим размером, и осторожная, недоверчивая Сара вынуждена была признать: камень далеко превзошел ее ожидания, и ни разу еще за те годы, что господин Моз доверял ей первой осматривать свои приобретения, ей не доводилось видеть ни подобной игры, ни такой ослепительной чистоты, выгодно подчеркнутых необычной величиной камня. Иных могли бы смутить и даже испугать эта чистота, безупречно холодный блеск, слепящая голубоватая белизна, ледяная правильность. Избыток непорочности и чистоты начинает внушать страх. И даже может причинить вред (о самых прекрасных алмазах говорят, будто они приносят несчастье) тщеславным созданиям, неосторожно подставившим под их лучи свои расслабленные тела, свои незакаленные души. Но дочь торговца камнями легко удерживалась на этой головокружительной высоте, она была рождена для нее, как ящерица — для солнца и бесплодного камня.