Огонь в океане

— Ну, давай вместе заниматься, — наконец решительно проговорил он, усаживаясь рядом со мной. Лактионов, очень хорошо учился, по математике же он был, бесспорно, первым на нашем курсе.

Я стал было отказываться от помощи, но Лактионов, не отвечая мне, взял лист бумаги и стал выписывать из учебника условия задачи.

Прозанимались мы довольно долго. Я успешно справился с задачей и ответил на большинство вопросов, которые мне задал Лактионов. На следующий день мы снова занимались. Так продолжалось всю неделю.

Как-то на занятии математик вызвал меня к доске. Думаю, что сделал он это по просьбе комсорга.

Я довольно спокойно вышел к доске.

Фибер задал мне вопрос. Я растерянно смотрел на него, с острой досадой чувствуя, что смысл вопроса мне не ясен. Фибер стал еще что-то спрашивать, но я в ответ лишь бормотал что-то невнятное.

Курсанты напряженно смотрели на меня. На лице Лактионова застыло недоумение и разочарование.

— Ведь ты же знаешь! — очень громко сказал, почти крикнул он.

Ни преподаватель, ни курсанты, кажется, даже не заметили нарушения дисциплины. Все смотрели на меня.

А я стоял около доски, не зная куда деть руки, и молчал.

Лишь спустя некоторое время я понял, что этот мой провал был вызван не отсутствием знаний, а утратой уверенности в своих силах.

С еще большим ожесточением я принялся за  высшую математику. Лактионов стал уделять мне еще больше внимания.

Мое упорство принесло свои плоды. Настал день, когда я получил четверку. Но еще больше, чем эта отметка, радовало меня то, что я поверил в свои силы, перестал бояться математики.

Лактионов радовался за меня не меньше, чем я сам.

— Ну, все. Теперь — так держать! — объявил он мне. — Но надо подумать и об отдыхе. Завтра пойдем кататься на коньках. Ты умеешь? У нас группа организована.

«Я справился с математикой. Отныне мне никакие трудности не страшны», — самонадеянно думал я. И окрыленный успехом весело кивнул товарищу:

— Пойдем. Обязательно пойдем.

На следующий день мы отправились на стадион.

— Вам какие? — любезно спросил меня пожилой, полный человек в очках и черной спортивной шапочке.

— Вон те, — я ткнул пальцем на коньки с красиво, изогнутыми носами.

— А, вы фигурист! Какой номер носите? Сорок второй?.. Пожалуйста.

Я надел коньки и заковылял к выходу из помещения.

Кто-то из курсантов разнес весть о том, что я отличный фигурист.

— Слушай, научи меня «ласточку» делать, — попросил меня кто-то из товарищей.

Я пробормотал в ответ что-то невразумительное. Довольно уверенно прошел через небольшой сугроб и очутился на ледяном поле.

Тотчас же мои ноги поехали в разные стороны, и я тяжело грохнулся на лед. Меня подняли на ноги.

— Случайность. Равновесие потерял, — объяснил я товарищам и попытался двинуться вперед. Вторично упав, я разбил себе нос.

Руководитель кружка довольно неприветливо спросил:

— Слушайте, вы когда-нибудь хоть смотрели, как люди катаются на коньках?!

— Никогда, — признался я.

Пришлось снять коньки и сдать их человеку в черной спортивной шапочке, пренебрежительно покосившемуся на мой разбитый нос, около которого я придерживал носовой платок.

Так успех в высшей математике привел меня к позорному провалу в конькобежном спорте. «Нет, уверенности в себе мало, надо еще иметь знания и навыки», — очень серьезно раздумывал я, возвращаясь со стадиона в училище.

Приближалась весна. Нам предстояла после завершения курса практика на борту «Комсомольца». Мы с нетерпением ожидали ее. Практика представлялась нам чем-то вроде загородной прогулки на свежем воздухе.

На борт учебного корабля «Комсомолец» мы прибыли с преподавателями, но здесь вошли в подчинение корабельного начальства.

Жизнь на корабле протекала строго и размеренно. Никаких поблажек нам не давали. Подъем был в шесть часов. Пятнадцать минут продолжалась зарядка. Мы проводили ее на верхней палубе. Далее следовала укладка коек. Койки были висячие, и искусством их вязки и укладки мы овладели не сразу. Боцману «Комсомольца» пришлось немало потрудиться, прежде чем мы научились справляться с этим в положенное время.

В восемь часов начинались занятия по изучению корабля. Мы группками разбредались по всем уголкам судна и учили названия частей корабля, их роль в плавании, способы устранения неполадок.

Единственным и любимейшим нашим развлечением были послеобеденные прогулки на шлюпках. Ходили мы на веслах, иногда же поднимали паруса.

Мне кажется, что эти прогулки и заставили нас по-новому, отдавая отчет в трудностях морской жизни, полюбить море и труд моряка. Разумеется, эта любовь не имела ничего общего с приверженностью к морской форме. Это была мужественная, сознательная привязанность к трудной и интересной профессии.

Как-то во время прогулки мы натянули парус. Ветер поднял зыбь. Он все усиливался. Пришлось взять паруса на рифы.[8]

Ветер все крепчал. Пришлось совсем убрать паруса и снова взяться за весла,

«Комсомолец» поднял сигнал: «Всем шлюпкам возвратиться к кораблю!»