Огонь в затемненном городе

На большинство вопросов директора Атс ответов не знал. Но даже если он и знал, отвечал довольно сбивчиво и запинаясь. А директор нарочно не задал ни одного вопроса о сражениях и знаменитых полководцах. С этим Атс справился бы значительно легче. Но директор запутывал его театром и литературой и наконец дошел до росписи на вазах. Ответить на эти вопросы Атсу оказалось не под силу.

— Плохо знаете пройденное, — сказал директор строго. — Я вынужден поставить вам неудовлетворительную оценку. Садитесь.

Атс пошел на свое место. И тут… Директор тоже должен был бы заметить листок бумаги на спине Атса. Он не мог этого не заметить. Только тогда, когда Атс сел к себе за парту, Гуйдо снял записку у него со спины.

Но директор сделал вид, будто он ничего не видел.

— Пройденный материал надо постоянно повторять, — сказал он. — «Повторение — мать учения» — так говорили еще древние римляне…

Мы с Олевом сначала никак не могли понять, почему директор сделал вид, что не заметил записки на спине Атса. Но, обсудив между собой случившееся, мы решили, что, заметив записку, директор был бы вынужден искать виновных и таким образом открыто встать на сторону доносчика. А это означало бы для него потерять последние остатки авторитета перед всей гимназией.

Урок кончился.

— Ты, Салувээр, не видел, кто налепил мне на спину эту бумажку? — спросил Атс у Мадиса.

Но Мадис даже не посмотрел в его сторону.

Тогда Атс набросился на парнишку, который сидел позади него:

— Это ты сделал!

Но парень зевнул, глянул в окно и сказал больше как бы самому себе:

— Мощный был мужик этот Александр Великий.

— Ребята, кто видел? — крикнул Атс, обращаясь ко всему классу.

Но никто не сказал ему ни единого слова, словно Атса не существовало. Начался бойкот. Накануне Олев сообщил всему классу, что он слышал в кабинете директора. И начало бойкота было назначено на урок истории — на урок, который вел директор.

С Атсом не говорит никто, кроме Гуйдо.

Это было наказание. Суровое наказание. Но Атс вполне заслужил его.

МЭЭЛИ

Мы с Олевом сидели у меня и пыхтели над задачками по алгебре. Наконец с уроками было покончено, и Олев спросил:

— Так как же так вышло?

— Что?

— С Мээли.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я на всякий случай, хотя и считал, что достаточно хорошо понимаю ход его мыслей.

Я до сих пор не решился рассказать Олеву о подозрениях Мээли. О своем посещении отца Мадиса и о Мээлином дяде я рассказал только Линде. Но теперь у меня стало складываться такое впечатление, будто кое-что дошло и до ушей Олева.

— Я имею в виду, что у тебя довольно скрытный характер, — сказал Олев.

— Может быть, и так.

— Тогда мне не имеет смысла допытываться. Может, сыграем партию в шахматы? До школы еще есть время.

Но тут уж я начал допытываться:

— Откуда ты вообще об этом знаешь?

— Так, кое о чем и мне рассказывают.

Характер Олева тоже вдруг сделался скрытным.

— Я не хотел напрасно вызывать панику, — сказал я.

— Своей скрытностью ты именно вызвал панику, — сказал Олев.

— Как это?

— Очень просто. Я чуть было не растерялся, потому что ничего не знал.

— А я не знал, что ты такой паникер.

— Интересно, какое бы ты сделал лицо, окажись в моем положении? — сказал Олев.

И тут мы чуть не поссорились.

Меня огорчил упрек Олева в скрытности. Я-то старался проявить чуткость, уберечь его от душевных огорчений, и мои действия скорее можно было бы назвать тактичным молчанием. Но я решил, что обижаться глупо, и постепенно разговор стронулся с места.

Олев рассказал, что Мээли отыскала его и захотела поговорить с ним с глазу на глаз. Это было для Олева, конечно, весьма неожиданно. Как читатель, может быть, уже догадался, после истории с полевой сумкой между Мээли и Олевом не было почти никакого контакта.

«Прости меня», — сказала Мээли.

Олев остолбенел от неожиданности.

«Я ужасно глупая девчонка», — сказала Мээли.

А Олев все еще стоял как столб, ничего не понимая.

Тогда Мээли сказала, что Линда открыла ей глаза, и тут же из глаз ее полились слезы.

Выяснилось, что Линда рассказала Мээли все до капельки — начиная с полевой сумки и кончая своим песенником. После этого Мээли стала испытывать угрызения совести. Ее мучило, что она напрасно подозревала нас. Вот она и решила просить прощения у Олева. Почему именно у Олева? Она знала, что мы неразлучные друзья, и думала, что Олеву точно так же известно обо всем, как и мне.

— Ну и чем же все это кончилось? — спросил я.

— Там, где в игру вступают девчонки, не жди ничего хорошего, — хмуро объявил Олев.

Я не мог согласиться с его жизненной мудростью — ведь именно Линда рассеяла подозрения Мээли и окончательно распутала всю эту сложную историю.

— Чем же это все-таки кончилось?

— Тем, что Мээли в конце концов перестала плакать, — сказал Олев. — Но я-то все еще ничего не мог ответить. Стоял, как немой.

— Это вроде на тебя не похоже.

Олев будто и не обратил внимания на мое замечание.

— Наконец я все-таки спросил прямо, что все это должно означать.

«Разве же Юло тебе ничего не говорил?» — удивилась Мээли. Она не могла поверить, что Олев ничего не знает.

Он был вынужден признаться, что я ничего ему не говорил.