Огонёк

В ее ровном голосе не прозвучало упрека, только спокойная уверенность в собственных словах, однако, заметив на лице подруг скептичную усмешку, Леся принялась горячо убеждать: «Да, Фая, блин, не смейся! Когда полетишь в следующий раз в Улан-Удэ, найди эту торговку – там, не как здесь, мало что с годами меняется, она, вполне возможно, до сих пор на том же самом рынке пятки трет, – и отдай ты ей ее копейки! Даже с учетом сегодняшних цен для тебя это гроши. Не нужно жалеть денег на чистую совесть! И карму. И бабу эту, бедолагу, порадуешь, да хоть немного поможешь. Разве плохо?».

«Вот вам, пожалуйста, Лесенка во всей красе!» – подумала Фая, на этот раз стараясь скрыть улыбку. Ей уже доводилось размышлять, насколько по-разному она воспринимала Катю, Эльвиру и Лесю.

Первую с некоторых пор считала даже не просто лучшей подругой, а вроде своей близняшки, что дана ей давно и навсегда. Перестало иметь значение, часто ли они проводили время вместе и много ли теперь у них общих интересов – чувство родственной, независимой от всех этих объективностей связи только крепло. Случалось повздорить, но обе знали, что ненадолго и не важно, кто первый уступит. Как у сестер: обижайся не обижайся, злись не злись, все равно любишь, простишь, и никуда вам друг от друга не деться.

Вторая, пусть и с менее покладистым характером, тоже была своей в доску. Фая интуитивно чувствовала, что разойдись они с Эльвирой во взглядах по важному вопросу, договориться было бы не просто, но так уж выходило, что думали они едва ли не всегда одинаково. Шла ли речь о фильмах, книгах, знакомых, конфликтах, политике или других оценочных и спорных категориях, ситуациях, персонажах, точки зрения у них непременно сходились. Мечты, приоритеты, принципы, слабости тоже имели много общего. Пожалуй, именно с ней требовалось меньше всего слов для взаимопонимания, а те, что требовались, каждый раз легко находились.

Отношение к Лесе описать сложнее. По трудно формулируемым причинам, скорее, по ощущениям, она представлялась Фае вылепленной похожим на них троих образом, но из другого теста, и тут сложно подыскать более подходящую метафору.

Фая не часто откровенничала с ней, точнее, не так часто, как Кате с Эльвирой, рассказывала об Артуре, чтобы излить душу и полегчало. Катя в силу своей природной деликатности умела донести то, что думала, очень мягко, не задев готовых лопнуть струн ее любовных мук. Эльвира, лучше других понимающая, почему он ей так нравится, давала понять, что на месте Фаи вела бы себя точно так же, допускала такие же, по большому счету нестрашные ошибки и чаще всего поддерживала во всех ее сомнениях. Иначе говоря, обе находили те самые нужные успокаивающие слова, пусть и далеко не всегда обнадеживающие. Леся же выражений не выбирала, рубила свою правду-матку, слышать которую Фая не слишком-то хотела, однако легко прощала подруге ее неосторожную бестактность за другую уникальную, любопытную и по-настоящему ценную черту. Резкая на словцо, Леся порой изрекала такие ругательства, как сумели бы далеко не все матерые бандюганы, но при этом могла вот так просто, с непоколебимой убежденностью в сердце рассуждать о совести и карме, горевать о раненых, голодающих где-то далеко детях и, сбиваясь от эмоций, рассказывать про паллиативную помощь, со всей искренностью переживая из-за того, что ее ничтожно мало в России.