Ограбление по-русски, или Удар «божественного молотка»

– Тогда я не буду тебя трогать, блин, и дам тебе десять тысяч баксов. Арбатов, это же огромная сумма, и ты сможешь не работать, а я, блин, поеду в Египет, не люблю я морозов России. Арбатов, пьем до дна за удачу, которая подставилась мне, блин, чтобы я ее поимел. Ха-ха-ха! Это колоссально, блин!

Мы чокаемся, выпиваем до дна (я впервые пью водку полными двухсотграммовыми стаканами), закусываем квашеной капустой, и Сидоров идет затапливать печку, потому что не любит морозов России. Вообще-то я тоже не очень люблю промерзлые помещения, где во время разговора изо рта идет пар, а у нас этот пар идет постоянно. Но я сейчас не способен на какие-либо действия, поэтому затапливает Сидоров. Он заталкивает в печь пачку старых газет, набивает до отказа дровами (с прошлого года осталось еще немного колотых дров), так что некоторые поленья торчат наполовину, и пытается поджечь, но у него ничего не выходит.

– Хреновая печка, блин! – ругается он.

Вообще-то эту печку я клал своими руками. Пять лет назад мама попросила меня найти хорошего печника, чтобы тот сложил печку в ее новом дачном домике, я нашел, привез его к месту работы, но допустил маленькую оплошность – налил ему стакан водки не после работы, как положено у всех печников – за первый дымок, а перед, потому что у Гаврилова (печника) так сильно тряслись руки, что он не попадал мастерком с глиной на кирпич. Гаврилов водку выпил, и руки его через минуту перестали трястись, зато стали подгибаться ноги, так что он сел на пол и сообщил, что в ближайшие четыре часа его тело не сможет работать, зато будет работать его умнейшая головушка, где скрыта вся ценная информация о печном деле. Короче, Гаврилов руководил, а я делал небольшую печь и к вечеру ее закончил и выпил сто пятьдесят граммов за первый дымок. Вместе с Гавриловым, конечно, который отказался даже от денег за информацию о печном деле.

Мою сладкую пьяную дрему нарушает чей-то занудный и противный кашель. Прислушавшись, я вскоре устанавливаю, что кашляю я сам, и кашляю я от дыма, которым заполнена вся комната. Я окончательно просыпаюсь, мгновенно трезвею и выскакиваю наружу. На небе светит луна, а из дверей маминого дома валит клубами дым. Твою мать! Пожара мне только не хватало! Представляю, как расстроится мама, если не удастся спасти ее славную дачку. Соседи быстро одеваются, мы выскакиваем на улицу и видим… пять подъезжающих к маминой даче пожарных машин с мигающими синими фонарями на кабинах. Они останавливаются недалеко от дома, освещая его фарами, и почти сразу же вслед за ними к участку подлетают три легковушки и микроавтобус, из которых выскакивает не меньше десяти мужчин и женщин с микрофонами и телекамерами в руках. Одни снимают дом, из которого дым валит уже не только из дверей, но изо всех щелей и даже из-под крыши, другие подходят к пожарным машинам. Из них появляются крепкие мужчины в блестящих огнестойких костюмах, и женщина-репортер говорит в микрофон:

И тут я вспоминаю, что мы были в доме вдвоем с Сидоровым. О горе!.. Я набираю в легкие побольше воздуха и снова бросаюсь в дом. Из-за дыма ничего не видно, хотя где-то горят лампочки, дышать невозможно, из моих глаз текут слезы, глаза жжет, и они сами собой закрываются. Сидорова обнаружить не удается. Обратно я выползаю на четвереньках, кашляя, хрипя и обливаясь слезами. Отдышавшись, я встаю и принимаюсь бегать вокруг дачи с криками: «Слава! Сидоров! Слава!». Никто не отзывается. Тогда я мчусь к соседям, у которых имеется телефон, и они сразу же начинают звонить по 01, а старик Иван Степаныч говорит:

– Приедут минимум через два часа, потому что до ближайшей пожарной части тридцать километров, а пожарники быстрее, чем пятнадцать километров в час, не ездят, потому что хотят дожить до пенсии. В прошлый раз, когда горели Хохловы, они приехали через три часа сорок минут, когда и тушить-то уже было нечего. Так что нужно рассчитывать только на свои силы и вытаскивать из дома все ценные вещи, а мы поможем.

– Какие вещи?! – кричу я. – Там человек горит!

– А теперь, господа телезрители, мы поприсутствуем на тушении юбилейного стотысячного пожара, который сейчас на ваших глазах затушат доблестные пожарные трех караулов – ликвидируют его так же быстро и качественно, как и предыдущие девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять.

Дача дымит уже так сильно, что соседи бегут к своему дому, что стоит в ста метрах от маминого, и начинают на всякий случай выносить из него ценные вещи и мебель.