Oh, Boy!

– Уверены ли вы, что это наилучший выбор? – голос у Жозианы предательски задрожал.

– Проблема в том, что выбора-то нет, – призналась Лоранс.

– А если бы я предложила себя?

Судья подняла брови. Глядите-ка, врач из престижного района передумала. Скоро у детей Морлеван отбоя не будет от опекунов. Однако Лоранс не забыла особый интерес Жозианы к маленькой Венеции.

– Вариант с разлучением детей даже не рассматривается, – напомнила она. – Они на редкость дружны.

– Это и меня чрезвычайно тронуло, – солгала Жозиана. – Хотя сначала меня пленила в основном маленькая Венеция, она такая…

Ей снова представилась Венеция на коленях у Бартельми, и дыхание перехватило от боли.

– …такая непосредственная, – закончила она, взяв себя в руки. – Но старшие зато показались мне очень…

Она отчаянно искала какого-нибудь лестного определения. Показались-то они ей невзрачными и нелепыми.

– …очень своеобразными, – заключила она твердо.

– Симеон – особо одаренный, – сказала судья с такой гордостью, словно это была и ее заслуга. – Я виделась с директором его лицея, г-ном Филиппом. Он уверен, что Симеон получит степень бакалавра с отличием. И это в четырнадцать лет!

– Удивительно! – восхитилась Жозиана, догадавшись, что г-жа судья неравнодушна к интеллектуальным достижениям. – А средняя сестра?

– Моргана? Она выводит из терпения свою учительницу, постоянно поправляя ошибки, которые та делает на доске.

Жозиана Морлеван рассмеялась, и смех разрядил атмосферу. Почувствовав это, г-жа офтальмолог решила пойти ва-банк: довериться судье как женщине.

– Я должна признаться вам, г-жа судья. У меня такое чувство, что само провидение послало мне этих детей. Вот уже три года мы с мужем пытаемся завести ребенка. Даже прибегли к искусственному оплодотворению. Но увы…

Лоранс склонила голову над досье. Ей-то беременность не грозила, не от шоколада же «Нестле».

– Мне тридцать семь лет, – продолжала Жозиана. – Время уходит…

Лоранс было тридцать пять.

– Понимаю, – холодно сказала она. – Но Барт более близкий родственник детям.

«Барт, она называет его Бартом!» Жозиана чуть ногами не затопала. Почему все больше любят брата? Так было с самого детства, с тех пор, как он влез между нею и матерью. Мать тоже его больше любила. Он всегда был всеобщим любимцем.

– А все-таки, г-жа судья, вы достаточно хорошо себе представляете, что такое Бартельми?

Давняя злость прорвала плотину, унося куда-то далеко пуловеры от Родье и хорошие манеры.

– Он ведь педераст, который снимает себе дружков в ночных клубах! Вы отдаете себе отчет, какой это пример для детей?

Лоранс все более непреклонно поджимала губы. Никто не смеет навязывать ей решения.

– Мадам, – ледяным тоном отрезала она, – я руководствуюсь интересами детей Морлеван. Ничего другого я не принимаю во внимание.

– Ну-ну, а вы не думали о том, что Бартельми попросту опасен для несовершеннолетних?

Намек был гнусный.

– Не говорите потом, что я вас не предупреждала, – заключила Жозиана. – Я, со своей стороны, тоже руководствуюсь интересами детей.

Она вышла, оставив судью, все это время не притрагивавшуюся к шоколаду, в состоянии жесточайшей ломки.

Но встреча ничего не дала. Она только настроила против себя судью. Оставалась социальная сотрудница.

– Я, должно быть, произвела на вас плохое впечатление при нашей первой встрече, – сказала Жозиана Морлеван, усаживаясь напротив Бенедикт.

Они договорились встретиться в одном из ресторанчиков XI округа.

– Да-да, знаю, я бываю невыносимой, – продолжала Жозиана. – Но у меня было чувство, что на меня оказывают давление. Я по натуре очень независима.

Бенедикт кивнула. Она и сама была такая.

– Но я не бесчувственная. Эта ужасная трагедия, которую сейчас переживают дети, глубоко меня взволновала, – добавила Жозиана. – Мне бы хотелось им как-то помочь.

Бенедикт попалась в ловушку. Добрые чувства – это была ее епархия. Она улыбнулась Жозиане.

– Нам действительно очень нужны люди, желающие помочь, чтобы составить семейный совет. Но Морлеваны вели такой уединенный образ жизни, что я пока никого не нашла, кроме няни маленькой Венеции. А эта женщина и читать-то едва умеет…

Жозиана не слушала, но выражение лица у нее было самое заинтересованное.

– Послушайте, а вам не кажется странным доверять детей такому человеку, как Бартельми?

– А? – отозвалась Бенедикт. – Да, я понимаю, что вы имеете в виду…

С судьей она не решилась поднимать этот вопрос. А сейчас попыталась укрыться за общими рассуждениями:

– Знаете, общество развивается, взгляды становятся шире. Есть уже PACS,[4] а скоро, по-видимому, гомосексуальные пары получат право на усыновление.

– Я тоже придерживаюсь широких взглядов, – поспешила заверить ее Жозиана. – И вообще, личная жизнь Бартельми никого кроме него не касается.

Бенедикт, окончательно очарованная, только утвердительно кивала. Терпимость, права всех и всяческих меньшинств – это был ее катехизис. Так что следующие слова Жозианы резко вернули ее с небес на землю: