Океан. Выпуск одиннадцатый

Завыли сирены. Вновь объявили воздушную тревогу. Я вышел на палубу. Лучи прожекторов шарили в лунном небе. Я взял со стеллажа английский ручной пулемет. Он имел вдвое меньше зарядов, чем наш «дегтярь», да и бил, должно быть, хуже, но был более удобным.

Один из лучей, пошарив вверху, почему-то упал на воду. И вдруг мы увидели, что метрах в трехстах от нас, на той стороне мола, в открытом море сидела вражеская летающая лодка. Попав в луч прожектора, она, как испуганная курица крыльями, захлопала пропеллерами и побежала на подъем к темному горизонту. Я выпустил в том направлении весь магазин и отдал пулемет матросу.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был глав-старшина.

— Разрядил, товарищ старший инженер-лейтенант. Вот взрыватель. — Он показал мне увесистый цилиндр сантиметров двадцати пяти длиной.

— А почему не звонил?

— Некогда было, товарищ старший лейтенант. Там такая петрушка. Стабилизатор с донной частью почему-то срезало, и он, по-видимому, упал в воду. А дальше бомба летела без стабилизатора, с открытым дном. Потому она и упала боком. Так я сначала всю взрывчатку вырезал, а затем вывинтил взрыватель.

Я еще раз взглянул на цилиндр — он был подобен хорошему артиллерийскому снаряду.

Мы оба зашли в рубку. Я посмотрел на часы. На всё глав-старшине потребовалось всего десять минут, вернее, девять с половиной. Ну и спец! Ну и мастер!

В рубку быстро вошел командир танкера:

— Только что получен семафор. Командир базы приказал: бомбу не разряжать — ждать прибытия специалиста из главной базы.

— Уже… — Главстаршина показал взрыватель. — Пусть трюмные откачают соляр. Сейчас безопасно.

Когда мы шли по палубе на катер мимо почтительно застывшей вахтенной службы и когда на прощанье нам долго жали руки командир и комиссар корабля, мне было немного не по себе: мне-то эта честь была оказана совсем напрасно.

В штабе отметили в журнале наше прибытие и отослали спать. Мы вышли в затемненный город и еще несколько минут простояли молча, перед тем как разойтись, как будто бы мы стали братьями. Бомба нас породнила.

Утром я опять совещался с механиками кораблей, спорил с прорабами, ходил по цехам завода, затем вновь спускался в машинные отделения кораблей, после поехал в конструкторское бюро. А затем… я обнаружил, что пропустил обед, — тогда это было очень обидно, так как пришлось бы обходиться только скудным ужином. Полагаясь на милость базовых коков, я все-таки решил заглянуть в столовую, где трижды в день толпился у дверей наш брат военный, где можно было не только поесть, но и — то было очень важно — неожиданно встретить друга, которого считал давно погибшим; узнать о товарище, сражающемся на «малой земле»; восхититься подвигами сослуживцев по кораблю или однокашников по училищу и погоревать о сложивших со славой голову.

Но сегодня мне определенно не везло. Когда я подходил к площади, на которой в большом, еще недавно жилом доме располагалась столовая, завыли сирены воздушной тревоги, и площадь мгновенно опустела. Я приготовился спрыгнуть в ближайший окоп или хотя бы просто упасть на горячие камни мостовой: слишком свежи были воспоминания о том, как несколько дней назад во время налета бомба угодила в одно из зданий на этой площади — и половина финансового отдела флота была направлена в госпиталь, а вторая половина осталась лежать под развалинами. Но сделать этого я не мог, хотя я не совсем еще оправился от последней легкой контузии. Я не мог этого сделать потому, что на площадке перед столовой стоял, вытирая руки ветошью, человек. Он стоял совершенно спокойно, лишь иногда поглядывая на безоблачное синее южное небо. А над горами уже тяжело гудели, подбираясь к бухте, самолеты. Когда я не спеша подошел к нему, он сказал мне:

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

А я ответил:

— Почему опоздал?

— Мины готовил, товарищ старший лейтенант, для эсминца. Я ведь служу кладовщиком на минном складе.

— А я думал, что вы специально только авиабомбами занимаетесь.

— Нет, это я так, между прочим. Угощайтесь, товарищ старший лейтенант. — Он вынул из кармана кителя черный сухарь и протянул его мне, другой вытащил для себя.

Затявкали на горе за домом зенитки, застрекотали на крыше общежития крупнокалиберные пулеметы. Бомбардировщики врага ринулись в пике на бухту. Мы со старшиной жевали сухари и смотрели на самолеты. Я знал, что это было глупо — стоять так среди сыпавшихся сверху осколков зенитных снарядов, не пытаясь даже стать под козырек двери столовой. Но главстаршина спокойно жевал сухарь, и я грыз свой, чувствуя его такой приятный ржаной вкус.

Самолеты высыпали свои бомбы, среди которых — я знал — не было ни одной меньше двухсотпятидесятикилограммового калибра. Почти все они рванули на гладкой поверхности бухты, и только одна из них ахнула метрах в семидесяти от нас в причал. Длинный и острый, как меч, осколок с визгом пронесся совсем рядом с нами в воздухе и впился возле нас в нагретый асфальт площади сантиметров на двадцать. Ни один мускул не дрогнул на лице главстаршины.