Старший лейтенант стоял на мостике и жадно прихлебывал из кружки крепкий горячий кофе. Внизу ныряло в волнах острие носовой палубы, и вахтенные комендоры – в поисках равновесия – ловко балансировали телами. Моторы работали ровно, точно пульс здорового человека, и за кормой МО‑216 оставался широкий шлейф светло-изумрудной пены.
Вахтанг допил кофе, похлопал себя по карманам, спросил мичмана:
– Ну-ка, помощник, дай папиросу.
Назаров, повернувшись спиной к летящим по ветру брызгам, протянул командиру портсигар и, взглянув на корму, вдруг резко захлопнул его.
– Сигнальщики! – зло крикнул он. – Курсовой сто пятнадцать…
И его голос совпал с голосом матроса, который скороговоркой докладывал:
– Правый борт, дистанция восемь кабельтовых – два «охотника» океанского типа!..
Вахтанг вскинул бинокль, всмотрелся. Вдоль рыхлых полос тумана быстро двигались прижатые к воде две узкие черточки.
– Мичман, – сказал он, – бой!
Зазвенели «колокола громкого боя». Матросы, натягивая бушлаты, вылетали на палубу с такой быстротой, точно их выбрасывала из люков могучая пружина. Сразу же чавкнули смазанные замки пушек, звонко ударились латунные стаканы, и боцман Чугунов уже развернул пулемет для стрельбы.
– Идти на сближение! – скомандовал Вахтанг. – Орудия – товсь!
Фашистские катера, идя на перехват советской экспедиции, не надеялись встретить конвой. Уйдя в туман, они дали себе возможность оправиться от неожиданности и теперь снова вышли на сближение. Это были крупные, типа «Альбатрос», «охотники» с тремя орудиями на каждом.
И, глядя на их палубы, где суетились немецкие матросы, старший лейтенант опустил бинокль и крикнул:
– Огонь!
Противники обменялись пристрелочными выстрелами, не причинившими им никакого вреда, и продолжали сходиться на контркурсах, целя один другому в лоб. Немцы шли уверенным, точным строем, одним своим видом показывая, что исход боя будет решен в их пользу.
– Перенести огонь на головной катер!..
Воздух гудит от залпа, и в этот же момент МО-216 встряхивает от близкого разрыва. Три гремящих водяных столба встают за кормой катера, плавно оседая книзу, словно быстро тающие сугробы.
– Ничего, ничего, – говорит мичман, видя, что каскады рушатся на ют, сбивая с ног прислугу кормового орудия.
Вражеские катера подходят ближе. Из-за застекленных рубок торчат круглые, как мячи, головы немецких командиров. На мачтах хищно извиваются длинные языки вымпелов.
– А ну, боцман, ударь из пулемета! Короткими!..
Внизу, на мокрой прыгающей палубе, работают у орудия матросы. Залп раздается за залпом. Кажется, что мускулы людей слились воедино со сталью пушек, образовав сверхсовершенный механизм, не знающий ни страха, ни усталости.
Удар! И вместе с ним из носового люка выползают тягучие хлопья дыма.
– Попадание в форпик! – докладывает мичман.
– Вижу, – отвечает Вахтанг. – Усилить огонь! Рулевой, лево на борт, срезай им курс!..
Второй снаряд, пролетая над мостиком, сбивает блок на мачте – сигнальные фалы запутываются вокруг шеи старшего лейтенанта.
Всхлипывая от ярости, грохочет пулемет Чугунова. У боцмана сильно припарен левый глаз и на лбу, в такт коротким очередям, подпрыгивает курчавый залихватский чуб.
– Наў тебе! Наў тебе! – приговаривает старшина.
Опять удар! Трещит дерево, летит срываемая пулями щепа досок, звенят какие-то стекла.
– Попадание в вашу каюту!
И сразу:
– Поражение!..
Головной катер вздымается на дыбы, обнажая черное смоляное днище, и, сбавив ход, отходит в сторону, волоча за собой темно-бордовый хвост дыма. Видно, как на его палубе рвутся снаряды, в дымном облаке мечутся матросы со шлангами. Потом немецкий «охотник» взрывается, и над местом его гибели встает черно-красный султан пламени.
Другой катер врага проносится совсем рядом с МО-216. Рев двух моторов, глухое биение орудий, дробь автоматов, крики и стоны раненых сливаются в один сплошной грохот.
Все это длится доли секунд, и враги, выпустив друг в друга десятки килограммов горячего металла, расходятся, показывая один другому приседающие к воде кормы.
У мичмана на лбу кровавый рубец, губы прыгают от тряски всего катерного корпуса:
– Товарищ командир! Второе орудие выведено из строя.
Вахтанг оборачивается. Кормовая пушка разбита снарядом: ее развалило на две ровные половинки, словно раскрыли футляр от скрипки.
– Ах, сволочи! – кричит старший лейтенант. – Ну ладно: я их сейчас заставлю думать о своих ногах гораздо больше, чем о точной стрельбе!..
И он ставит свой МО-216 на такой курс, что немецкий «охотник», развернувшись для боя, вынужден лечь как раз лагом к воде. Теперь «немец» начинает осатанело мотаться с одного борта на другой, черпая воду низкой палубой. Видно, как гитлеровские матросы, чтобы не свалиться за борт, цепляются за развешанные штормовые сетки; точность стрельбы сразу падает.