Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

– Ну, нет, – проговорил Рябинин. – Пусть поработает сначала засольщиком или матросом. Для повторения, так сказать. А там будет видно.

Прощаясь с матросом, Рябинин передал ему деньги:

– До первой получки проживешь с музыкой. А за тем, как работаешь, буду следить. Ясно?.. Иди…

– Спасибо и до свидания, Прохор Николаевич.

– Всего хорошего, граж-да-нин Хмыров!..

* * *

Вечером матрос пришел на траулер «Рюрик», на мачте которого развевался, хлопая косицами, стахановский вымпел. И, посмотрев на него, Хмыров вспомнил «Аскольд», вспомнил его высокие мачты, никогда не расстававшиеся с этим флагом.

Теперь нет «Аскольда»…

Матрос поставил на палубу свой сундучок и вздохнул: жизнь начиналась заново, сейчас он матрос, это верно, потом станет боцманом.

Он осмотрелся, невольно радуясь привычной обстановке корабельного уюта. Из трубы поднимался кверху дрожащий, как отражение в воде, дымок, и чайки, распластывая крылья, парили над трубой, отдыхая. Из трюмов знакомо пахло рыбой, на бортах сушились вороха тралов. А на тонком леере, протянутом вдоль полуюта, висело выстиранное матросское белье; среди грубых рыбацких штанов – пукс – трепыхались на ветру женские сорочки.

Хмыров грустно усмехнулся, когда увидел одного из таких «матросов». Какая-то девушка в тельняшке, плотно обхватывающей маленькую девичью грудь, красила кожух машинного отделения. Привычным глазом он успел заметить все: и то, что кисть в ее руке не «играет», и то, что краски уходит слишком много.

– Эх, ты! – сказал он, подходя к девушке и отбирая кисть из ее тонких пальцев. – Разве так красят! – И, подсев ближе, стал объяснять тоном старшего: – Столько краски на флейц только англичане берут. Ну, это их собачье дело, зато у них борта всегда шелушатся. А ты вот так обмакни ее и веди под сорок пять градусов… Видишь, как я!

– Уже учишь? – раздался за спиной знакомый голос.

– Учу, – сказал Хмыров, оборачиваясь и протягивая Корепанову руку. – А ты тоже здесь?

Отошли в сторонку. Сели на доску рыбодела.

– Рыбный мастер у вас где?

– В консервном отсеке. А что?

– Я к нему. Пусть проведет к капитану. – И, протягивая коробку папирос, предложил: – Закурим?

– Нет, я бросил.

– Чего так?

– Легкие, – ответил Корепанов и, постучав себя кулаком по груди, закашлялся. – Это у меня, брат, от студеной воды. Много я поплавал тогда, когда «Аскольд» на дно пошел…

Махнув зачем-то рукой, Хмыров спустился в консервный отсек. У двери в отсек, загораживая широкой спиной проход, стоял рыбный мастер, одетый в высокие, по пояс, кожаные пуксы. Хмыров хлопнул его по спине:

– Эй, мастер!

Мастер повернулся, и матрос в удивлении отступил назад: перед ним стояла тетя Поля.

– Ты чего это, дьявол, меня бьешь! – обрушилась она на него. – Я тебе не девка, чтобы играться тут с тобой… Сказывай, зачем пожаловал? Я рыбный мастер!..

И, докладывая по всей форме о своем прибытии на «Рюрик» для прохождения службы, Хмыров горестно размышлял:

«Тетя Поля – это не Антон Захарович, она те покажет, как чай на клотике пьют. И ленточку с ней не так-то легко заработаешь!..»

Мертворожденный

– Эй, капрал, принимай!..

Окошечко в железной двери откинулось, образовав что-то вроде маленькой полочки, и широкая рука охранника с тупыми грязными ногтями поставила на эту полочку дымящуюся миску с супом.

– Сегодня твоя рыжая потаскуха Финляндия приняла условия нового военного договора с Германией, – объяснил ему охранник, показывая глазами на миску с супом. – Твой Рюти договорился с нашим Риббентропом. Наконец-то!.. В честь этого мы тебя накормим до отвала. Жри, рыжий!..

Теппо Ориккайнен сел на табурет и, поставив на колени миску, стал быстро есть. В каземате Печенгской военной тюрьмы, где от сырости ломило кости, согреться можно было только тем, чтобы как можно скорее наглотаться горячей похлебки. На веснушчатом лбу капрала выступил пот; он допил остатки супа через край миски и облизал ложку.

Теперь, когда до следующего обеда оставались ровно сутки, время заполнялось тоскливым ожиданием решения трибунала. Конечно, ему грозит расстрел, но, может быть, это военное соглашение, о котором так много говорили на фронте, как-то отразится и на его судьбе?..

С улицы раздался топот марширующих солдат и медные звуки оркестра. Придвинув табурет к наружной стене, финский капрал встал на него и подтянулся руками на прутьях решетки. Из окна открылся вид на город, раскинувшийся в разложьях гор, далекая голубизна Петсамо-воуно-фиорда. Над зданием таможни разворачивались два флага: немецкий и финский; один был пересечен черным крестом, другой – голубым.

По улице, в сторону плаца гарнизона, проходила колонна горных егерей и тирольских стрелков. За ними, отбивая шаг, двигался батальон шюцкоровцев. Солдаты шли без оружия, с непокрытыми головами. Рукава были засучены, и воображение почему-то дорисовало в их руках топоры, отчего казалось, что все они идут рубить мясо.

– Прочь от окна! – раздался голос охранника. – Застрелю тебя, рыжая скотина!..

Теппо Ориккайнен спрыгнул с табурета, криво усмехнулся:

– Стреляй!..

* * *