Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана

Маленький котенок, спавший на крышке органа, проснулся и спрыгнул на диван. Никонов почесал ему за ухом, не спеша ответил:

– А вот зачем… Мы находимся в глубоком тылу, и если наша армия начнет наступление, мы могли бы оказать ей большую поддержку. Но для этого надо прежде связаться с Большой землей. Вот мы и отошлем несколько человек.

– Вы кого-нибудь уже имеете в виду? – спросил пастор.

– Кого?.. Да он у вас линяет, – сказал Никонов, сталкивая котенка с колен, и, подумав, ответил: – Впереди нас ждут бои. Придется, наверное, не раз менять место лагеря, а среди нас есть больные… Надо в первую очередь отослать их, мы не имеем права подвергать их жизнь опасности… Ну ладно, об этом поговорим после, а сейчас… Херра Кальдевин, вы, надеюсь, догадываетесь о целях нашего неожиданного прихода?

– Примерно – да…

Никонов обратил внимание на то, что пастор за последнее время сильно изменился: стал нервным, юношеское лицо его осунулось и приобрело черты какой-то обреченности. Никонов уже несколько раз давал себе слово не тревожить Кальдевина, хотя бы временно, никакими заданиями, но всегда появлялась необходимость иметь своего человека в городе, и пастор жил под постоянной угрозой разоблачения.

Смотря в усталые глаза норвежца, он тихо спросил:

– Нас интересует «Высокая Грета». Вы не откажетесь помочь нам в этом?

– Я не отказываюсь и через фрекен Арчер уже заявил о своем согласии сделать все возможное.

– Дело очень серьезное.

– Я понимаю. Но мне, пользуясь положением священнослужителя, сделать это легче, чем вам.

– Дело нелегкое, – настойчиво продолжал Никонов, словно испытывая крепость духа пастора, – дело опасное…

– И об опасностях, ожидающих меня, я осведомлен тоже.

Никонов на мгновение задумался и встал.

– Ну, – сказал он весело, – так, значит, по рукам?

Руальд Кальдевин посмотрел на свои руки, смущенно улыбнулся:

– То есть как это – по рукам?.. Я не понимаю…

– Это у нас, у русских, – объяснил Никонов, – есть такой обычай: когда двое договариваются о чем-либо, то пожатием рук закрепляют свою договоренность…

– Ах, вот оно что… Хороший обычай!

Пастор немного помедлил и протянул свою ладонь. Никонов крепко пожал ее. Осквик положил сверху свою руку и сказал:

– Ну вот. А теперь договоримся о деталях…

* * *

Олави сидел перед костром и в жестяной банке варил жесткие тундровые грибы. Голова у него кружилась от голода, спину трясло лихорадочным ознобом. Он глухо кашлял и смачно отхаркивался в пугливую темноту, обступавшую костер. Его лицо и руки распухли от укусов гнуса, сплошь заляпанная грязью одежда превратилась в жалкие лохмотья.

– Скоро ли? – думал он, заглядывая в котелок, и снова разрывался в кашле: – Кха-кха-ху-ху… хр-хрр-хрр… Тьфу! Сатана перкеле…

Олави понимал, что если дня через три не доберется до Петсамо, то просто ляжет под какой-нибудь сопкой, закроет глаза – и умрет. Это очень страшно – умирать вблизи от своего дома, когда жена и дети совсем уже рядом, но… идти дальше он уже не в силах. Если бы не эти банды, что рыскают по всей Лапландии, ему бы незачем было сворачивать в сторону от дорог. А он, чтобы не быть повешенным на первой же сосне, свернул – и теперь, кажется, заблудился. Олави не знал, что находится на территории Финмаркена, он только чувствовал дыхание океана и радовался этим соленым ветрам. «Только бы выбраться к морю, а там вдоль берега доберусь», – думал он.

Грибы в котелке бурлили, лопались, от них раздражающе пахло. Олави мешал похлебку ложкой, и скулы у него сводило голодной судорогой. В ручье журчала вода, шумели кустарники, потом с обрыва скатился мелкий камешек. Олави привычно потянулся к своему «суоми», лежавшему на песке, но в этот же момент кто-то тяжелый набросился на него сверху – прямо на плечи.

– Врешь! – сказал Олави, свободной рукой выдергивая из ножен пуукко, но сильные пальцы стиснули ему запястье, и нож выпал. Солдат дернулся всем телом, нога его задела котелок, и грибная похлебка вылилась на раскаленные угли. Костер задымил, стало темнее, и в ноздри ударило одуряющим запахом пищи. Дезертир чуть не заплакал от обиды; в этот момент ему казалось, что умереть, пожалуй, не так уж плохо, но только… зачем голодным?

Олави рванулся снова и понял, что попался в крепкие руки. Заскрежетав от досады зубами, он шагнул вперед, невольно подчиняясь толчку приклада, потом упал на землю и решил: «Не пойду». Тяжелый, словно налитый свинцом, кулак опустился ему на лицо. «Жена моя, дети!» – пронеслось в голове, и, поднявшись и отплевываясь кровью, он вяло побрел в гущу кустарников…

В низком полуосвещенном помещении, куда его привел матрос, Олави снова стал сопротивляться. Он ударил кого-то сбоку и, падая на пол, успел вцепиться зубами в шершавую руку человека. Вцепился и, как волк, не разжимал зубов до тех пор, пока ударом приклада из него не выбили сознание. И тогда в меркнущей памяти снова встали милые лица жены и детей.

– О-о-ох! – протяжно застонал он, а Саша Кротких, зажимая пальцами прокушенную руку, крикнул: – Свяжите его, гада, и на замок, пока не вернется Никонов…