Охота на императора

– Глянь, Матвей Маркович, не иначе, литеру «А» пропускаем… Вперед нас только они ж могут проехать?

В свете прожектора первого паровоза, пролетевшего мимо, Фарафонтов успел разглядеть двери своих багажных вагонов, после чего, удовлетворенно заметил:

– Пломбы на месте. Давай еще спичку… – старший камер-фурьер потянулся за следующей папиросой.

Мимо, практически не притормаживая, по соседнему пути промчались два паровоза и десять синих вагонов с гербами над каждым окном.

– Ну, может, поспешает царь-батюшка, раз так летят… – Мишка с удовольствием ощущал себя причастным к делам государственным и иногда позволял себе проявить свою осведомленность прилюдно, как в этот раз. Следующая затрещина от старика не заставила себя долго ждать.

– Эй, там! На площадке! Чего высунулись? Не положено! – голос из темноты принадлежал, судя по форме, офицеру, сделавшему несколько шагов на свет.

– Ты б милок, так караулил минуток эдак пять назад, а теперича уж поздно выслуживаться… Проехал литерный, – Фарафонтов осадил жандарма, продолжая курить папиросу.

– О вашем поведении будет доложено по инстанциям! – продолжал моложавый голос усача из кустов.

– В рапо́рте своём напишешь – старший камер-фурьер Фарафонтов пломбы на багажных вагонах проверял, пользуясь внезапной остановкой поезда! Запомнил? Фа-ра-фон-тов! – последние слоги своей фамилии разозленный старик кричал изо всех сил, чтобы офицер расслышал её полностью среди лязга вагонов тронувшегося свитского поезда. Нарочито сильно хлопнув дверью, старший камер-фурьер демонстративно оставил последнее слово за собой, после чего, приказным жестом велел Говорову проследовать в купе и занять свое место:

– Пока язык за зубами не научишься держать, Мишка, толку с тебя не будет. Наше дело – смотреть, да прислуживать, а разговаривать будешь, когда спросят.

– Эх, Матвей Маркович… Ежели в отставку вас спровадят по приезду, так уж позаботьтесь, чтобы меня в конюшню обратно. Без вас, сожрут меня во дворце без соли и перца… – расстроенный Мишка повернулся спиной к своему начальнику и погнал от себя злые мысли, чтобы быстрее погрузиться в сон.

Все попытки старика успокоиться и заснуть не увенчались успехом. Он корил себя за то, что такое важное дело доверил Мишке – нужно было самому все перепроверить, подтвердить и убедиться. Теперь с кого спрос – конечно, с него самого. Матвей Маркович в красках представил себе лицо гофмейстера, когда тот узнает, что императрица не оценит вкуса новых конфект, созданных специально к её прибытию во дворец.

На волне этого расстройства Фарафонтов на следующий день просто загонял Мишку по составу, заставив его инвентаризировать весь багаж – в Харькове во время заливки воды в паровозы Говоров бегом отправился с ведомостями в багажный вагон, да там и остался, не успев выбраться до отправления свитского поезда.

«И поделом ему…» – Фарафонтов поймал себя на этой мысли и даже её устыдился, понимая, что годы берут своё и из строгого дворцового служителя он превращается в озлобленного брюзжащего старика, получающего удовольствие от собственной значимости. В любом случае, уже ничего изменить было нельзя. Мишке предстояло ехать в багажном вагоне, среди сундуков и кофров аж до Москвы, в которую они должны были прибыть уже затемно.

Оставшись наедине со своими волнениями, Фарафонтов посвятил себя мыслям об отставке, так как за весь день не придумал нужных слов, чтобы оправдаться в дальнейшем перед гофмейстером.

Первые московские крыши проплыли перед окном уже ближе к десяти часам вечера и, поддавшись велению совести, Матвей Маркович решил заварить чаю для своего младшего камер-фурьера Мишки Говорова. Все же, почти весь день просидеть в холодном вагоне – это испытание, одно успокоение – Мишка там остался по своей нерасторопности.

«Зато все в полной сохранности…» – наливая в заварник кипяток, Фарафонтов пытался сохранять равновесие, расставив широко ноги, чтобы компенсировать раскачивание притормаживающего состава. Машинисты всегда сбавляли ход перед мостом через Яузу, а значит – совсем скоро, через несколько минут, за окном появится вокзальная платформа.

«И сахару не пожалеть, а то малец обидится…» – рука Фарафонтова потянулась к дверце серванта. «Скрипит… Негоже это…».

До сахарницы Матвей Маркович дотянуться не успел. Какая-то сила бросила его сначала вперед, по ходу поезда, потом под потолок, и, в конце концов, Фарафонтов головой разбил стекло той самой дверцы, что, впрочем, не имело уже значения на фоне общего светопреставления, происходившего в вагоне.

Несколько случайных прохожих, наблюдавших этот фейерверк издалека, со стороны, сначала резко обернулись на свет яркой вспышки, но потом, почти сразу же, пригнулись от мощного удара взрывной волны, пронесшегося по окрестностям. Огненный шар подбросил в воздух один из вагонов, раскрошив его в щепки. Доски обшивки взлетели в воздух и приземлялись в рыхлый снег почти бесшумно. Белое поле вокруг насыпи железной дороги равномерно покрылось черными пятнами горящих обломков.