Охота на ламию. Институт неблагородных

И всё же возникали закономерные вопросы: как на него вышли Охотники, имеет ли Стенсен отношение в организации Лиги и прочее. Оставалось надеяться, что он, поняв, что проиграл, расскажет всё без утайки. И что Рандал потом всё объяснит мне.

Всё же я тоже считала себя причастной к расследованию, да и пострадавшей, ведь Фарф была мне близкой подругой. Самым родным существом с тех пор, как я появилась в Дольнем мире!

И в эту тяжёлую пору, когда весь мир сузился до размеров Кломмхольма, я снова навестила Фарф. На этот раз я вызвалась помогать ей убирать лазарет. Обычно для этого использовали простых работниц, людей, в потомках которых так и не проснулась магия, но теперь всю работу выполняла бывшая ламия.

«Тогда ей разрешат остаться здесь», — поясняла гранда Тулия, и я поверила саламандре. Приют скорби не то место, куда бы я желала попасть Фарф, пусть она уже и не была той, с кем мы вместе познавали азы Магии крови.

— Вы знаете, вила, что вам запрещено убираться здесь, — мягко напомнила целительница, но по глазам я видела, что она меня не выдаст. И вообще всё понимает.

— Я ненадолго. Хочу побыть с ней рядом.

— Не привыкайте, — сказала гранда Тулия напоследок и пригладила огненные волосы жилистыми руками, как всегда это делала, когда волновалась. — Вы знаете, что оболочки, лишённые Дара, медленно тлеют, пока не угаснут совсем. Иногда они что-то вспоминают из своей прошлой жизни, обычно этому способствует появление близкого при жизни оболочки существа, но это не значит, что та, кого вы знали, выздоровеет. Лишение Дара необратимо, увы.

Я всё это знала и без подсказок, но не стала спорить, а лишь кивнула. Одно то, что целительница не гонит меня, а позволяет остаться, уже вызывало благодарность. Кто знает, сколь долго здесь останется Фарф? Вряд ли Келисия станет рисковать и без того подмоченной репутацией главы Института.

Оставшись наедине с подругой, я стала разговаривать вслух, вспоминая занятия, на которых мы проказничали, будучи адептками первого курса, всякие смешные истории. Всё делала для того, чтобы самой не расплакаться. И в который раз дала себе слово больше не возвращаться сюда: видеть Фарф было невыносимо больно.

— Ярлонг, Ярлонг, — стала вдруг повторять она нараспев, будто что-то хотела сказать. Конечно, это не так, оболочка лишь проигрывает важные события или связанные с ними эмоции. — Я никому тебя не отдам, моя прекрасная дева.

Я обернулась и посмотрела на оболочку. Девушка продолжала мыть полу, стоя на корточках, и время от времени негромко смеялась.

— Ярлонг, я стану твоей. И буду гордо носить имя. И собирать вишню в твоём саду.

Я застыла с тряпкой в руках. Садовая вишня в Илиодоре — признак роскоши, далеко не каждый гранд мог позволить себе её держать и ухаживать, чтобы та давала плоды. Это уже серьёзная зацепка!

Побросав тряпки в ведро и вытерев руки о грязный передник, что надела для уборки, я поспешила в соседний зал. За столом целительницы сидела одна из её прислужниц и писала что-то в журнале лазарета.

— Уже уходите? — спросила полукровка с невыразительной внешностью. — Лучше бы вам, вила, и вовсе здесь не появляться. Видите же, что ваша подруга давно мертва, так зачем бередить себе душу?

— А она раньше говорила что-нибудь? — спросила я с затаённой надеждой.

Полукровка отложила перо и отодвинула журнал, чтобы посмотреть на меня так, будто хотела спросить: «Ну и что, если да? Это ведь только воспоминания». Она была уже не настолько молода, как адептка, но и не настолько в летах, чтобы не суметь родить пару детей.

— Она постоянно что-то говорит, — медленно ответила полукровка. — Вспоминает. И вот что я вам скажу, вила: в Приютах Скорби правильно делают, когда блокируют волны памяти.

Оставалось лишь согласиться и поспешить к себе, тратить время на объяснение того, насколько всё это важно, я не собиралась. Но когда дверь комнаты закрылась за спиной, я задумалась. Кому написать о своём открытии? Встретиться лично возможности пока не было.

Словно в ответ на мой вопрос я нашла на столе письмо от Рандала. К нему прилагалась небольшая, размером с четверть сложенного листа, коробка из чёрного бархата. Едва тронув её пальцами, я вернулась к письму. Коснулась чернил, которыми было написано моё имя.

Первое, что почувствовала, безмерную радость, даже слёзы выступили на глазах. Надо же, не забыл, написал.

Дрожащими руками я развернула бумагу:

«Моя Регина!

Я не люблю писать письма, но сейчас другой возможности связаться с тобой у меня нет. Келисия освободила меня от занятий, поэтому я все дни провожу вместе с нашим щербатым другом и теми, кого он допрашивает.

Стенсен признался в изготовлении Адамантовой жилы, но на этом всё. Связных и покупателей он не сдаст. Насторожило и то, насколько искренне он был удивлён тем, что лабораторию обнаружили у него. Уверен, он и в глаза не видел никого из членов Лиги.