Охота на мух. Вновь распятый

Но ребенок, очевидно, уже проглотил конфету, и недовольное хныканье заставило Сарвара отказаться от своего естественного желания. Взяв курчавого ангелочка за липкую, испачканную в шоколаде, ручонку, Сарвар повел ее в тот подъезд, откуда, как он заметил, всего несколько минут назад вышел с девочкой на руках человек-гора.

— Как это тебя мама отдала? — удивился он, спрашивая скорее себя, чем девочку.

— Мама спит! — безмятежно ответила успокоенная конфетой малышка. — Я видела.

— Что, хочешь сказать, что тебя взяли без разрешения? — не поверил Сарвар.

— А я не знаю, — улыбнулась девочка, — я проснулась, а мама еще спала, а дядя вошел, унес… А за что тебе другой дядя выворачивал руку? Ты украл что-нибудь?

Очень хотелось Сарвару сказать ей что-нибудь вроде «дуры», но, взглянув на ее действительно ангельскую мордашку с огромными сияющими глазами, он сразу расхотел обижать такую лапушку, язык у него не повернулся на ругань.

Войдя в подъезд, они поднялись по крутой деревянной лестнице. Дверь в квартиру была открыта.

— Я здесь живу! — доверительно прошептала девочка. — Ты не заходи, а то мама ругаться будет.

Она спокойно вошла в свою квартиру и захлопнула за собой дверь.

Сарвар поразился крепкому сну матери малышки. На пути в школу, правда, некоторые размышления у него вызвал способ, с помощью которого была открыта квартира, но особенно над этим он не задумывался, чтобы поспеть в школу, надо было поторопиться.

Прошло всего минут двадцать — двадцать пять с того момента, когда Сарвар услышал выстрелы, а ему казалось, что прошла целая жизнь, пусть другая, но столько впечатлений он не получал и за год.

3

В десятом «Б» классе близнецов Костю и Валю звали довольно нахально: «разнояйцовые».

Мешади Саидов, по прозвищу «макака», как-то Опросил на уроке биологии у Александры, Ивановны: «Александра Ивановна! Почему Костя и Валя не похожи друг на друга, они же близнецы?»

«Потому что они разнояйцовые!» — выпалила занятая журналом старая учительница, не поднимая головы.

Но затем она спохватилась, зорко глянула на Мешади и тут же выгнала его из класса: «Убирайся и скажи отцу, чтобы сегодня же зашел ко мне домой, я ему прикажу тебя выпороть».

Александра Ивановна слыла поборницей высшей нравственности. Когда-то она была директором частной женской гимназии, и мать Илюши у нее училась, о чем всегда вспоминала с ужасом, но, пути господни неисповедимы, Александра Ивановна вспоминала о ней с нежностью, узнав, что Илюша — сын ее любимицы, она перенесла часть нежности, вызванной в основном воспоминаниями о прежней счастливой жизни, на него, хотя и не думала скрывать своего разочарования, что ее Ниночка, краса и гордость гимназии, из старинного дворянского рода, пусть и младшая обедневшая ветвь, вышла замуж за еврея. Илюша как-то случайно подслушал, как мать рассказывала отцу о муже Александры Ивановны, руководителе черносотенного «Союза русского народа», сразу же исчезнувшего из города после прихода Одиннадцатой Красной Армии в неизвестном направлении. Александра Ивановна до революции очень гордилась своим особым положением и с удовольствием читала своим ученицам приветственные телеграммы, подписанные Пуришкевичем, Дубровиным и Крушеваном. Но теперь Александра Ивановна скрывала свои антисемитские чувства, а на своих скучнейших уроках по ботанике, зоологии и биологии умудрялась через слово вставлять изречения товарища Сталина, большей частью не к месту, что ее совершенно не смущало.

Лишь однажды переполнившее ее душу юдофобство выплеснулось наружу: «Товарищ Сталин как-то сказал в своем историческом выступлении по радио, что евреи не могут считаться народом: у них нет общей территории, общего языка, общей культуры. Не случайно Троцкий, Зиновьев, Каменев и многие другие враги народа из „промпартии“ и среди бухаринцев были евреями. Правда, и среди евреев есть много достойных людей: товарищ Каганович, например, или Эренбург, любимый писатель нашего вождя. Но все они считают себя не евреями, а советскими людьми… Ты не согласен со мной, Илюша?» — добавила она, заметив легкую гримасу на лице Ильи Гейзена.

Что вы, Александра Ивановна! — дипломатично ответил Илюша. — Не сомневаюсь, что товарища Кагановича вы лучше меня знаете, но вот мой тезка, Илья Григорьевич Эренбург, еще до революции написал такое вот стихотворение:

«Евреи, с вами жить не в силах,Чуждаясь, ненавидя вас,В скитаньях долгих и унылыхЯ прихожу к вам, всякий разВо мне рождает изумленьеИ ваша стойкость, и терпенье,И необычная судьба,

Судьба скитальца и раба.Отравлен я еврейской кровью,И где-то в сумрачной глушиМоей блуждающей душиЯ к вам таю любовь сыновью.И в час унылый, в час скорбейЯ чувствую, что я еврей!»