Охота на президентов или Жизнь №8

В комитете тоже были сплошь внуки и правнуки самых знатных и невероятно пламенных революционеров, как, впрочем, не менее знатных и просто полыхавших революционным огнём комиссаров. Неуёмная библейская кровь пожизненных демиургов кипела в их жилах. Моня знал, был бы на его месте какой-нибудь русачок-дурачок, запросто вылетел бы из комсомола и из университета. Но русачков в их учебном заведении почти что и не было… что-то Моня таковых не встречал.

Не за них пламенные деды-прадеды мёрли в Гражданскую. Не для них светлую жизнь внукам строили. И всё равно кругом был холокост, преследования, гонения, геноцид и травля — про это Моня знал точно. Его учили жить в осажденной крепости среди людоедов, шовинистов, мракобесов, фашистов и погромщиков.

И потому Моня напевал под нос, истово и обречённо:

Я всё равно паду на той,на той единственной гражданской,

И комиссары в пыльных шлемах…

Пророкам и комиссарам всегда жилось трудно. Особенно в «этой стране». Таков был их удел.

А ныне Моня занудно и безнадежно доказывал кому-то что-то совершенно тому ненужное:

— Ведь еврей, болван, он же как лягушка в молоке. Молоко — это народ, понял? Застоится и прокиснет на хрен! А еврей дергается, дрыгается, ножками тоненькими сучит, хе-хе! — ножки тоненькие, а жить-то хочется! — сам трепыхается, и молоко сбивает — сметана будет, усёк, олух! Без еврея этого прокиснет молочко, выбросят на помойку, свиньям выльют… Вот так. Шлемозелы хреновы! Ну, бывает — и утонет лягушка, вечная память! — вздохнул Моня. — Туда ему и дорога! Жиду проклятому!

А я не мог понять — какая это ипостась Монина. Русоед-ская ни за чтоб не стала унижаться перед всякими там гоями до разъяснений… Или… Я не додумал…

— А кто сметану жрать станет?! — спросил вдруг бестолковый гой. Ему было плевать на утопшую лягушку. Моня насупился. И изрёк с надрывом:

— Жрут нас, брат, все кому ни попадя! Особенно жиды пархатые и масоны!

Лик его стал каким-то просветленным и праведным, ни дать ни взять — Серафим Саровский в младые годы или сам Святой Николай-угодник с ранними залысинами во лбу. Никола… заступник…

И мне вспомнились почему-то в бредоватом унынии, граничащем с безмятежной тихой радостью, две молоденькие супружеские пары ещё не ведающего печалей возраста, коих довелось повстречать в одном кратком плавании по средиземноморским просторам. Сидели мы с ними за одним столом в ресторане прекрасной «Принцессы Марисы» (той самой, что потом, разумеется, сгорела и затонула[31]) и они всё мололи мне какую-то несусветную чушь про какого-то Санта-Клауса. Чушь была бесконечная и беспроглядная. Как тёмная ночь над пучиной.

— …и пещеру показали, а потом кость какую-то в музее, мы ржали, блин, Санта-Клаус турецкий! Упад! Оборжёшься! Мы оборжались… просто супер-пупер какой-то!

Это была клиника. Палата для тихих идиотов-весельчаков, дебилов-балагуров и писателей-злопыхателей.

— Какой ещё турецкий? — переспросил я, совсем очумев.

— Дак он же в Турции жил! — радостно пояснила молоденькая глазастенькая женушка рассказчика. — Мы просто уржались все… дед-мороз турецкий!

— Кто?!

— Санта-Клаус! Кто же ещё!

— В какой Турции?!

— В турецкой, блин!

Пока я понял, что речь идёт о святом Николае из Мир Ликийских, что эти русские ребята никогда про него не слыхали (про Николу-угодника! про самого почитаемого на Руси святого! чудотворца, который жил в IV веке в Византии, за тысячу лет до турецкого кошмара на славянских землях!), что это экскурсоводы-идиоты рассказали им про своего «санта-клауса» для слабоумных (а ихний «микки-санта» в восприятии олигофренов-западников и есть доступная для их мозгов калька-комикс с нашего настоящего Николая Святителя… увы! увы! увы! блин, просто уржаться можно, супер-пупер какой-то, блин!), что теперь у них в головах мусору больше, чем во всём Бет-Лехеме… пока я понял всё это, прошла вечность.

О-о, жизнь номер восемь — милости просим!

О-о-о, я сам, наивный, — отпечаток динозавра в грунте под хайвэем!

Мезолит с кайнозоем!

Мне надо было просто выйти на палубу, прыгнуть за борт, в ночную безмозглую пучину и утопиться, подобно джек-лондоновскому герою-сочинителю. Правда, тот был не меньшим болваном, чем эти милые и юные мои попутчики, безмятежные пациенты необъятной палаты № 8. Но всё равно! всё равно! утопиться! в пучине! раз и навсегда! для чего я пишу! для чего писали тысячи и тысячи до меня! для чего мучились, страдали, сгорали в огне… Просто супер-пупер какой-то!

Да, Моня Гершензон, еврей-расстрига, был в сравнении с этими весёлыми россиянскими ребятишками самым настоящим Серафимом Саровским, а заодно и Сергием Радонежским. Так и казалось, что сейчас он благословит благим напутствием на битву Куликовскую этого бестолкового гоя, которому интересно одно: кто его жрать будет… только из такого Дмитрий Донской не получится…

Даже Ослябя не выйдет.