Охота на зайцев и других грызунов

Мы опять расходились, и скоро, действительно, слышался треск крыльев: с земли поднимались рябчики. Где-то в стороне начинался тоненький свист: это посвистывал в пищик Сережа, подманивая птицу.

В этой памятной "гривке" и я добыл своего первого рябчика. Поднятый Сережей, он скользнул между березами и вдруг опустился невдалеке от меня на вершину елочки. Глаза мои затуманились, но я все же мгновенно поднял "монтекристо" и выстрелил пулькой "боскет". Я ничего не видел, слышал только какой-то удивительно приятный звук: рябчик упал на землю.

То был, вероятно, самый счастливый день в моей охотничьей жизни. Я почти непрерывно трогал рукой сетку, где лежал рябчик, с великим довольством носил в себе ощущение охотничьего полноправия, которое давала мне первая настоящая добыча. Не менее моего радовался и Сережа.

Но мы не только охотились, - мы внимательно и жадно наблюдали осеннюю жизнь леса.

Мы дивились разнообразию и пестроте деревьев, с удовольствием зарисовывая в свои альбомы из "слоновой" бумаги узорчатые листья дуба и перистые листья ивы. Мы срывали и уносили с собой целые букеты розоватых папоротников, которые так хорошо было писать дома акварелью. Нас восхищали своим синим и алым оперением сойки и плотники дятлы и поистине бросал в дрожь шорох случайно поднятого зайца. Сереже посчастливилось на одной из наших охот добыть молодого русачка, и мы никак не могли налюбоваться его красивой седой шубкой с бархатно-черным кушаком на спине.

- А заяц все же самая лучшая добыча! - сказали мы тогда в один голос.

Лес все больше терял разноцветную листву, становился сквозным и просторным, казался покинутым и опустевшим: гостившие в нем певчие и хищные птицы одна за другой отлетали в теплые края. Отлетали пеночки-веснички и зяблики, пропали седые луни и ястребы-перепелятники. Только пушистый филин, эта кошка на крыльях, оставался, как всегда, зимовать в нашем лесу. По вечерам далеко разносилось его гулкое и переливное "гуканье".

На смену отлетевшим певчим птицам прилетали но-вые - те, что проводили лето в северных лесах. Одни из них скоро улетали дальше - на юг, другие осаживались у нас на зиму.

Сережа, знавший по названиям многих из этих птиц, с удовольствием знакомил меня с ними.

- Это вот клест, - говорил он, указывая на ярко-алую птичку, которая легко и быстро, с коротким "поци-киванием", вышелушивала своим вытянутым клювом еловые семена из твердой, будто литой, еловой шишки.

- А этих ты и сам знаешь, - поворачивался ко мне Сережа, когда мы замечали на ветвях уже голой березы легкую стайку красногрудых, чернокрылых снегирей.

Русский осенний лес был полон своеобразия и потаенной жизни, и изучение этой жизни, этой неисчерпаемой "Книги природы" захватывало нас целиком. Охота, с ее поэзией и увлекательностью, была лучшим способом такого изучения.

Мы никогда не гонялись за обилием добычи, никогда не огорчались, если возвращались с пустыми сумками: трофеи вполне заменялись красотой и разнообразием охотничьего дня...

На сечах мы любовались иногда звучным полетом тетеревов, а где-нибудь около полей - стремительным бегом зайца. Заяц заводной игрушкой катился по жнивью, будто вовсе не работая лапами...

Мы глубоко и остро волновались своей кровной причастностью к миру охоты и природы, своей любовью к родной земле, расстилавшейся вокруг нас в тихой осенней дремоте. .

Широкая столбовая дорога, далеко уходившая в поле, вызывала чувство беспредельного простора. Шум парохода на Волге тревожил мечтой о дальних плаваниях и скитаниях.

- Вот поступить бы в речное училище, выучиться, стать капитаном и плавать по Волге или Оке... - мечтал иногда Сережа, с улыбкой вслушиваясь в дальний свист парохода. - А еще бы лучше, - продолжал он, - поступить в университет, сделаться ученым, написать книгу о природе, вроде "Робинзонов в русском лесу"... Не знаю, что выйдет на самом деле, а хоть самоучкой, да буду учиться всю жизнь.

Глаза Сережи ярко блестели, лицо казалось мужественным, во всех движениях молодого охотника проступали уверенность, настойчивость и сила.

В праздничные дни наши охоты украшались привалом и костром.