Охотничьи были. Рассказы об охотниках и рыбаках

— В охоте на эту птицу особую осторожность соблюдать надо: запел глухарь — беги к нему прыжками, след вдавливай плотно и замирай — поет недолго; хрустнет под ногой ветка или снег, когда глухарь играть перестанет, — только и услышишь, как крыльями захлопает: поминай как звали. Очень уж чуткая птица, а вот когда поет — хоть из ружья пали, не услышит. Если и пропуделяешь — не беда. Сейчас через реку переправляться будем.

Спускаемся к реке. Вода ее кажется черной, бездонной; на сердце становится немного жутковато. Пробуем подыскать подходящее дерево для мостика, но вскоре убеждаемся, что даже самая высокая ольха, упав, не достанет другого берега.

Приходится подняться километром выше — там река распадается на два рукава. Первое срубленное дерево с шумом падает в воду. Его стаскивает течением и прижимает к нашему берегу. Валим на него другое. Ломая сучья, оно с треском падает, ложится и застревает между ветвей первого, упираясь вершиной в противоположный берег. Вырубаем шест; я вступаю на шаткую переправу и опускаю его в воду. Шест не достает дна, течение вырывает его из рук. Начинаю, перехватываясь за сучья и балансируя, перебираться без его помощи. Следом за мной переправляются спутники. Все благополучно. Так же форсируем второй рукав.

На востоке начинает бледнеть горизонт.

— Ну, нажимай, ребята, — шепчет Герасим Иванович. — Подзадержались с переправой. Поспешить надо!

Убыстряем шаги. И кажется, что с каждым пройденным десятком метров лес становится все светлей и светлей. Почти бегом пересекаем большую поляну. И вдруг лес как бы оживает: сперва засвистели какие-то маленькие птички, недалеко пискнул рябчик. Лес становится выше, попадается больше берез и вывороченных с корнем деревьев. Под ногами хлюпает вода, похрустывает тонкая корочка льда, затянувшего за ночь лужи; иногда встречаются довольно большие сугробы. Все чаще останавливаемся и слушаем. Слышно, как вдали на поляне, которую мы только что пересекли, играют косачи. Но глухариной песни не слышно. Проходим еще метров триста. Герасим Иванович останавливается, потом, повернувшись к нам, тихо шепчет:

— Вот здесь и было их токовище, я его с сорок шестого года знаю. Неужели сменили?

В его голосе слышатся тревожные нотки. Я уже хочу ехидно прошептать: «С полем вас, Герасим Иванович», — но вдруг вижу, как, мелькая между деревьями, в нашем направлении летит какая-то большая птица.

— Глухарь! — шепчу я, едва шевеля губами.

Птица садится в густом ельнике, метров за сто от нас. Минуты кажутся часами, слух напряжен до предела. Вдруг оттуда, куда села птица, раздаются странные звуки: будто кто-то ударяет деревянной ложкой об ложку. Потом все стихает. Через минуту раздается глухое хлопанье крыльев: глухарь взлетел и сел на вершину высокой ели. Он долго оглядывается по сторонам, вытягивая длинную шею, слушает. На фоне голубого утреннего неба птица видна хорошо: большая, почти черная. Проходит еще немного времени, глухарь распускает веером хвост, расправляет крылья, несколько раз щелкает клювом, издав сухой звук «тэк-тэк-тэк». Заиграл!

— Ну, кто пойдет? — спрашивает Герасим Иванович. Идти, конечно, хотелось каждому, но, новички в охоте на боровую дичь, мы боимся испугать птицу и предлагаем ему сделать первый выстрел. Герасим Иванович не спешит. Он пропускает несколько песен: пусть разыграется. И когда глухарь «разыгрался», Герасим Иванович делает несколько гигантских прыжков в сторону ели и останавливается как вкопанный. Почти тотчас же обрывается песня. Под новую песню Герасим Иванович делает еще несколько прыжков и исчезает в густом ельнике. Отсюда до птицы не более пятидесяти метров. Глухарь опять прерывает песню. Проходит несколько минут, которые нам кажутся вечностью. Птица прислушивается к чему-то, вот-вот улетит… Но нет, снова звучит глухариная песня. Мы ждем, что сейчас грянет выстрел. «Что же он медлит, — думаю я, — стреляй же, стреляй!» Но Герасим Иванович, видимо, испытывает наши нервы. Он пропускает еще одну песню.

Глухарь широким веером раскрывает хвост, вытягивает шею. Снова запел! Я вздрагиваю от неожиданного выстрела; по лесу катится эхо.

Пение оборвалось; глухарь камнем рухнул вниз, а по воздуху, гонимые легким утренним ветром, поплыли перья. Забыв про всякую осторожность, мы бросились к ели, где только что сидела птица. Герасим Иванович стоял под елью, держа красавца-глухаря за шею. Минут десять мы рассматривали трофей.

— Ну, хватит, полюбовались. Пора и вам счастье охотничье испытать, — говорит Герасим Иванович.

Но судьба, должно быть, решила посмеяться над новичками: глухари здесь в это утро больше не токовали. Мы думали, что их испугал выстрел, но Герасим Иванович объяснил нам, что птицы, наверное, сменили ток, а этот глухарь залетел сюда по старой привычке.

Несмотря на постигшую нас неудачу, мы возвращались домой счастливые. Приближались к поляне, которую пересекли утром. Где-то совсем рядом, в мелкой поросли березняка бормотали тетерева-косачи. Вдруг Герасим Иванович остановился и громко произнес:

— Чу-фыш!