Охотник Зеро

В номере он зажигает свечу и раздевает меня. Пока все идет нормально. Я даю сделать все, что он хочет. Я люблю, когда что-то делают за меня. Но почему он сам не раздевается? Отблески пламени колышутся по стенам. Он смотрит на меня каким-то странным, блуждающим взглядом. В нем уже нет той внимательности и предусмотрительности, которую я знаю. Я шепчу пересохшими от волнения губами: «Сними свою форму, мне страшно». Но стоит ему это сделать, стоит ему сбросить с ног свои тяжелые солдатские башмаки, стоит ему расстегнуть ремень, открывая полоску бледной кожи, на фоне которой уже взлетело вверх его затвердевшее желание, как на меня накатывает ужас. Мои ноги парализованы. Я не ощущаю его ласк. Его руки скользят по моей бесчувственной, как отполированное дерево, коже. Я лежу на кровати и с трепетом наблюдаю, как он склоняется надо мной. Это не мой Брюно. Это незнакомец, который впал в полное безумие. Это чужой человек, который с ожесточением набрасывается на меня. Прижимается к моему бедному телу, пытаясь вбить в него свой набухший член. Еще немного, и ему удастся это. Я изворачиваюсь, как могу. И вдруг у меня в ушах раздается пронзительный рев, который резким ветром входит в меня, влетает в мое обессиленное борьбой тело, оно вдруг резко выгибается из-за того, что внизу моего живота все сокращается с такой силой, которую не видел ни один самый сладострастный оргазм. Этот взрыв волной переходит на мое лицо, по которому тоже проходят страшные судороги, я чувствую, я вижу это без всякого зеркала. И я замираю на кровати с приподнятой грудью, руки разбросаны так, будто меня только что распяли. Я не вижу Брюно, где он? Наверное, от моего толчка он отлетел в самый дальний угол. Только об этом я еще успеваю подумать перед тем, как упасть, распластанной, на кровать, словно рассыпавшийся прах. Я впадаю в полный ступор. Мне ничего не хочется, я ни за что на свете не сдвинусь с места. Лицо Брюно, словно в тумане, всплывает надо мной. Я не хочу его видеть и закрываю глаза. И тут же засыпаю как убитая.

Утром, когда мы просыпаемся, он переходит к нежным ласкам. Его пальцы, его ладони, загрубевшие за месяцы армейской службы, неприятно царапают мне кожу. Я резко вскакиваю с кровати. Он ничего не говорит, но в его изумленном взгляде сквозит недоверие. Мы отправляемся прогуляться в Сен-Мало. Мы таскаемся по узким улочкам и невнятно болтаем о том, о сем. Не поднимая взгляда, я рассказываю ему о своих успехах в математике, он говорит о том, что попросил перевести его в транспортную службу, где он будет водить тяжелые армейские грузовики. Однако в его голосе уже нет радости. Какое-то тяжелое предчувствие давит на нас, замедляя наш шаг. Высокие темные стены домов, сурово склонившиеся над нами, узкие извилистые улочки, до которых не могут добраться лучи июньского солнца, широкая полоса песчаного пляжа у самой крепостной стены, на котором море оставило после отлива большие и маленькие лужицы, все вокруг нас настраивало на меланхоличный лад. К вечеру начался прилив. Мы стояли до самого заката на крепостной стене и смотрели, не отрывая глаз, до полного отупения, на то, как волны с механическим равнодушием накатываются одна за другой, разбиваясь о прибрежные рифы. А ночью мы лежали в номере на холодном, как могила, ложе, прижавшись друг к другу в полном безмолвии.

Посреди ночи я подскочила, будто ужаленная, разбуженная каким-то кошмарным сновидением. Тихий гул облетал стены нашего гостиничного номера. Я, как затравленный зверь, озиралась, тряся головой, по сторонам, а с взъерошенных волос стекал предательский пот. Прошло несколько минут, прежде чем я поняла, что это храпит Брюно. Всего лишь храп, больше ничего. Мое сердце стало биться ровнее. Я включила ночник, но он не проснулся, а лишь перевернулся, постанывая, на другой бок. Храп прекратился. Я смотрела на его спину и вдруг остро почувствовала себя одинокой. Как он может спать в эту минуту? Слезы медленно стекали по моим щекам. И почему мне не хочется разбудить его своими нежными ласками? Я потушила свет и осторожно прижалась к его спине, продолжая безмолвно плакать в ночи.

Я проводила его до казармы, стоявшей посреди песчаной равнины Бретани. Я говорила себе: вот сейчас мы выйдем из автобуса, поцелуемся на прощание, и он наконец почувствует мою любовь, которую невозможно высказать даже в самых страстных объятиях. Да, мы поцеловались. Но он с такой силой впился в мои губы, что на них остался след от его зубов. И ушел, ни разу не обернувшись назад. Я хотела закричать, но слова застряли у меня в горле. Я лишь облизнула верхнюю губу, которая уже успела опухнуть после прощального поцелуя.