Охотники за прошлым

И в тот самый вечер прислали в мой дом на жительство шесть эсэсовцев. Тут как раз была бомбежка и партизанский налет. Один эсэсман говорит мне: «Помоги закопать в землю ящик, там ценные бумаги и твое счастье тоже!» Дом загорелся, сгорел совсем. Я ушел жить в лес.

А когда после войны на месте пожара начала строиться одна женщина, одинокая, с сыном, я пришел. Познакомился. Это была Бирута. Я с ней любовь крутил. Через год хотел уходить. Она сказала: «Если будешь уходить, заявлю, что ты агент гестапо. Вот в огороде выкопала». И показала пачку бумаг с черным орлом. На меня опять страх напал. Спрашиваю: «Там и про меня написано?» Она говорит: «Написано!»

Я хотел бумаги взять без нее. Не нашел. Тогда стал прятаться. Официально перевел свою фамилию на латышский. Это было легко, документы дали сразу. Я сказал, что немцы меня называли Розенбергом насильно. И стал Рожкалнс. Лесник Рожкалнс. Работал на участке, где подальше. А когда услышал, что вдова умерла, сам пошел в милицию, потому что бумаги найдут – мне будет сто раз хуже. Вот и все! Немцам я служил, но людей не убивал. Что мне положено, готов получить.

Высказавшись, лесник опустил голову, уткнулся взглядом в пол.

– Что ж, – сказал полковник Сторожев, – показания ваши правдивы. Они подтверждаются материалами и документами, которые имеются в нашем распоряжении. Но нам известно, что недавно группа молодых людей искала лесника Розенберга, а не Рожкалнса. Что вы можете сказать на это?

– Я там, в лесу, когда прятался, долго думал, – начал лесник, как бы размышляя сам с собой. – Про то, что я Розенберг, знал только один немец, и он меня заставил закапывать ящик. Он расстрелом командовал, и он приехал ко мне на жительство вместе с другими, когда был партизанский налет. Партизаны перестреляли всех. Ушли в лес. Стало тихо. Только дом трещал, горел. Все они лежали во дворе, шесть. Приехали немцы с мотоциклами. Я прятался. Немцы постреляли немного в лес. Далеко не пошли. Потом взяли свои покойники и уехали. А который меня знал, может, был не покойник, а только раненый. Тяжело. Если легко, он бы пришел за ящиком. Немцы в городке стояли еще дней пять. Потом ушли. Совсем.

– И вы предполагаете, что уцелевший гитлеровец сейчас живет где-то за границей? – Полковник внимательно посмотрел на лесника: предполагает или знает? – И через своего агента ищет встречи с Розенбергом, чтобы... – Полковник похлопал себя по карманам, поискал глазами на столе... Лейтенант Лактионов мгновенно догадался – вытащил из кармана пачку «Риги», выщелкнул сигарету и протянул пачку Виталию Иннокентьевичу. Тот с удовольствием закурил.

– ...чтобы я показывал место, где был мой дом, мой двор, – закончил Розенберг. – И помогал выкопать ящик. Но я уехал подальше. Они меня не нашли.

– Какая связь между этим и вашей явкой в милицию?

– Очень просто. Я подумал: раз ящик с бумагами начали искать, значит, найдут. Подумал, раньше вы найдете. А в бумагах про меня – неправда.

– Все гладко, все совпадает с тем, что нам известно... Но ведь желание пойти в милицию у вас появилось раньше, а? Не прячьте глаза, отвечайте, Розенберг!

Лесник опять тупо уставился в пол и молчал.

Наконец он поднял глаза. Обветренное морщинистое лицо с клочьями седой щетины исказилось. Полковник спросил:

– Почему вы повезли гитлеровцев по безопасной дороге? Почему не направили машину в руки партизан? Боялись, начнется стрельба и вас могут убить? Вы трус, Розенберг! Матери застреленных мальчиков должны были ненавидеть вас за это! Если бы вы погибли, осталась бы добрая память, а так... Вы были потрясены тем, что произошло в лесу на ваших глазах, Розенберг! И вас начала мучить совесть...

Длинный, требовательный звонок междугородной станции прервал полковника. Он резко рванулся к трубке...

Да, именно этого звонка ждал Виталий Иннокентьевич! Рига отвечала на его вопросы. Сначала полковник напряженно слушал, потом улыбнулся, раза два кивнул, соглашаясь. Наконец поблагодарил и теперь уже не спеша положил трубку.

Когда он вновь обратился в сторону Розенберга, его крупное, слегка загорелое лицо было спокойно, а лесник, тот сидел как на иголках.

– Вы сказали про меня верно, – прервал лесник свое молчание. – Но, – он хлопнул себя по левой стороне груди, – что у меня здесь, это мое дело. А ваше дело наказывать за службу у немцев.

– Все – наше дело! – отрезал полковник. – Ишь, хитрец! Раньше люди грехи молитвами замаливали, а он решил себя тюрьмой успокоить!.. Отсижу, мол, сколько дадут, и совесть чиста! И вроде бы уже ни в чем не виноват перед ней... Только из этого ничего не выйдет! В тюрьму мы вас сажать не будем.

– Почему? – вырвалось у лесника. То ли обрадовался он, то ли огорчился...

– А потому, что не за что. Мне только что сообщили, что вашей фамилии в списках нет. Вас когда-то жестоко обманули, чтобы всю жизнь держать на поводке.

– Как нет? – спросил лесник с недоумением.