Охранитель

Доставивший в город занедужившего барона де Фременкур Кловис из Леклюза не заразился сам, однако побывав к вечеру на Скотном рынке вляпался башмаком в кровавую лужу от убоины и принес чуму в деревню на подошвах — мясник зарезал хряка побыстрее, животное выглядело больным и не стоило ждать, пока оно издохнет. Мясо не продашь — покупатели тотчас нажалуются прево.

До заката в Аррасе заболели три десятка человек, посещавших Скотный рынок, успев передать Черную Смерть большинству домашних и соседей.

* * *

Погода портилась. Грязно-серые тучи ползли над городскими башнями, шпиль Сен-Вааста терялся в дымке. Немного потеплело, но уж лучше приятный морозец, чем ветер и дождь со снегом — не позавидуешь тем, кто сейчас в дороге. Аррас выглядит мрачным, безлюдным и угрожающе-настороженным.

Мэтр сбросил плащ и шаперон в сенях, заглянул в кабинет. Тихо. Ужин мадам Верене подаст позже, к сумеркам.

— Жанин?! Слышишь меня? Никто не появлялся, пока я был в аббатстве?

— Это вы мэтр? — донесся из-за двери приглушенный голос его милости барона. — Стучали четырежды, но я посоветовал хозяйке не открывать.

Жан де Партене переместился с лежанки в кресло возле аптечной стойки. Приоделся: чистые брэ, шерстяные чулки, поверх нижней рубахи кунья накидка из гардероба мэтра. В руках книга — не более и не менее, а «Metaphysica» Альберта фон Больштедта, более известного в ученых кругах как Альберт Великий.

— Быстро приходите в себя, — машинально отметил Рауль. — Бледность исчезла, смотрите повеселее… Неужели в этом заслуга «арабского снадобья»?

Мэтр нарочно выделил голосом последние слова, давая понять, что обитатели Гранадского эмирата или подданные султана Египта к появлению цилиндров с иглами не имеют ровным счетом никакого отношения.

— Арабского? — на мгновение задумался мессир Жан. — Да, верно. Простите, я солгал. Вы читали сочинения Роджера Бэкона, францисканца из Оксфорда?

— Но при чем тут Doctor Mirabilis[34]

? — не понял Рауль. — Он более интересовался механикой, оптикой и математикой, чем медициной.

— Вспомните его заметки «О чудесном искусстве инструментов», — барон прикрыл веки и привел цитату по памяти: — «…Из природных средств создадутся орудия судоходства такие, коих силою корабль пойдет под водительством одного лишь человека, притом пуще нежели ходят под парусом или на веслах. Явятся и повозки без тварей борзо влекомы нутряным напором, такожде махины на воздусех плывущи ими же муж воссед правит дабы крыла рукотворны били бы воздух по образу летучих птах. И малейшие орудия, способные подъять несметный груз, и колесницы, странствующие по дну морскому». Бэкон всё предугадал в точности. Это существует. Вернее, будет существовать, наравне с невиданными теперь средствами излечения — никакой магии, одна чистая наука. Я не вправе рассказать больше, но уверяю: Бэкон не ошибался.

— Вы переворачиваете мои представления об Универсуме, мессир де Партене, — вздохнул мэтр. — Пускай, нельзя так нельзя. Дозвольте вас осмотреть и перевязать. Кроме того, где Жанин Фаст и почему вы не разрешили мадам Верене пускать в дом визитеров? Ко мне могли придти постоянные покупатели, за лекарством.

— Жанин я отослал спать: она очень вымотана, хотя старалась не показывать виду. Ответ на второй вопрос очевиден: хватит вам одного зачумленного. Помните, что я рассказывал? Единственный носитель чумы передвигаясь только в пределах своего квартала за световой день обречет на смерть десятки людей. А в том, что кроме меня в городе таковых носителей не один, не два и не три — сомнений не остается. Закон больших чисел, мэтр.

— Что, прошу прощения?

— Понятие из моей реальности: совместное действие большого числа случайных факторов приводит к результату, почти не зависящему от случая. Больных во Франции миллионы. Несколько из них обязаны оказаться в Аррасе на пике эпидемии, приходящемся на февраль-апрель нынешнего года. Что будет дальше — вы знаете.

— Пресвятая Мария Парижская и Сен-Дени, — вздрогнул Рауль. — Преподобный сегодня тоже терзался недобрыми предчувствиями, а брат Михаил по натуре не склонен к унынию — он человек действия, убежденный в благоволении небес. Шевалье… Вы… Вы не могли бы пояснить, что будет дальше? Потом? Например, через год? Вы же всё знаете!

— Нет, — отрезал барон. — Причин несколько. Вы искренний человек и дворянин, знаете цену слову, однако…

Барон упомянул святое, краеугольный камень, нечто нерушимое, не подлежащее сомнению никогда и в любых обстоятельствах. Неизменное вовеки: честное слово благороднорожденного. Воистину великая нерушимая ценность, неоспоримая и не обесценивающаяся. Дороже золота и диамантов.