"ОХРАНКА"-1

Максимилиан Иванович Трусевич являлся примером того великодержавного отношения к своим слугам прежней императорской правительственной власти, которая, не боясь расового признака, призывала даже на важные и ответственные посты людей не чистой русской крови. М. И. Трусевич не только обладал польским именем и фамилией, но и по внешности ничем не напоминал русского. Мне всегда хотелось увидеть его в национальном костюме тех польских вельмож, которые пируют и ловко танцуют во втором акте оперы «Жизнь за Царя»⁵². Выше среднего роста, худощавый,

Россш^е мемуарах

исключительно элегантный шатен с тонкими чертами лица, чуть коротковатым, тонким носом, щетинистыми усиками, умными, пронизывающими и несколько насмешливыми глазами и большим открытым лбом. Трусевич являл собою тип европейского светского человека. Он был живой, даже порывистый в движениях, без типично русских манер. Даже многочисленные недруги его никогда не отказывали ему в остроте мышления, знании дела и трудоспособности. Докладывать ему дела, самые запутанные и сложные, было просто удовольствием, - он понимал все с полуслова. Трусеви-чу нельзя было подавать сущность дела с размазыванием подробностей, с подготовкой и разъяснением, как это часто приходилось делать с менее способными администраторами. Он схватывал сущность дела сразу и давал ясные указания. Он был по своему характеру замечательным мастером розыска, тонким психологом, легко разбиравшимся в людях. Политическая карьера его окончилась с выяснением роли Азефа и переменами в министерстве в связи с шумом, поднятым в печати и общественных кругах. С его уходом правительство потеряло исключительного человека «на своем месте». Я совершенно уверен, что ни до него, ни, тем более, после него такого директора Департамента полиции российское правительство не имело⁵³

.

Мне не пришлось долго ждать в приемной директора. Какой-то остряк-администратор однажды утверждал, что добрую половину своей долгой службы он провел на приемах у сановников. Это утверждение я лично отношу к типичному российскому брюзжанию по поводу всего и всех. На самом деле приемы у сановников наших были сравнительно легко достижимы. Никого намеренно не заставляли ожидать; наоборот, находясь в эмиграции, я убедился, как в «демократиях» даже мелкие чинуши и представители так называемого делового мира намеренно заставляют посетителя охладить пыл долгим ожиданием в приемной, чтобы создать у него впечатление о необычайной занятости делового человека.

Итак, через несколько минут я уже почтительно раскланивался с директором Департамента полиции, в кабинете которого мне пришлось тогда быть первый раз Сравнительно небольшая комната с казенной кабинетной обстановкой, портретами высших чинов Министерства внутренних дел и грудами бумаг в папках «к докладу» не производила большого впечатления.

Трусевич сразу же заявил мне, что он находит нужным, в связи с переживаемым беспокойным временем и усилением революционной деятельности, усилить розыскную работу вообще и, в частности, учредить новый розыскной пункт в Севастополе, сформировав там охранное отделение по типу

Россит^^в мемуарах

тех, новых охранных отделений, которые уже открыты в ряде крупных провинциальных центров. «Я наметил вас начальником этого нового розыскного учреждения и поэтому и вызвал вас к себе, чтобы сговориться о деталях», - добавил директор.

Я подумал: ну вот, наконец осуществилось то, к чему я стремился, переходя на службу в Отдельный корпус жандармов! Мне предложили живое подлинное дело розыска, которым я смогу руководить, внося в него свою инициативу, свои способности. Тут нет места надоедливому шаблону кропотливых официальных дознаний. Теперь-то я и смогу проявить себя и наконец стать в авангарде защитных сил правительства против подрывающих его подпольных врагов. Но одновременно с этим пронеслись и другие мысли: да, все это верно; но к чему я стремился, переходя в Отдельный корпус жандармов, и от чего я был отстранен против моего желания назначением в Петербургское губернское жандармское управление, вновь открывается передо мною. Но я чувствовал в себе уже некоторую закостенелость, вызванную привычной работой, от которой надо было отделываться и начинать «по-новому».