Оккупация

Сейчас все по-другому. Правил нет, блатные правила давно позабыты, а на их место пришло одно, но главное: умри ты сегодня, а я завтра. Поэтому можно ожидать любой подлянки: и что бомба будет, и что менты. В кровавой карусели крутятся менты, отставные, выброшенные на улицу военные, разборные отряды олигархов и этнических лидеров, блатные со своими командами, чиновники, у которых разборные отряды не свои, а государственные, спаянные круговой порукой эсбэушники. Краев нет никаких – вон несколько лет назад в Боярках менты ментов положили, мрак. Если блатные хоть как-то ощущали свою общность, что сегодня ты, а завтра – тебя (братва, не стреляйте друг в друга), понимали, что они, в общем-то, одной работой занимаются, грузят лохов, то сейчас на разборках часто сталкиваются две люто ненавидящие друг друга стороны, например, атошники и бывшие беркутовцы. И если раньше стандартным оружием братка был помповик и ТТ, ну и жменя патронов в кармане – то сейчас по рукам ходят автоматы, гранаты, пулеметы, снайперские винтовки. Так что любая разборка – это смертельный риск, риск кровавой бойни. Которая становится еще более кровавой оттого, что у одной или у обеих сторон есть боевой опыт. Сейчас можно с уверенностью сказать, что революция гидности погибла, утонула в крови братковских разборок и дерьме политического процесса. Как и у нас, в девяностые.

И обеспечивать стрелку теперь приходилось как войсковую операцию.

Прозвонились. Стрелку назначили близ Княжичей – есть там такое местечко. Туда я отправил четверых пацанов, всех, на кого нашлись снайперские винтовки. С задачей – хоть как, но найти позиции, затихариться и ждать.

Прозвонил тех, с кем я работал и кто мне был должен. Набрал еще всего десять человек… негусто, негусто. Совсем негусто.

Но и не ехать, тем более на ту стрелу, что ты сам и забил, нельзя.

Когда подъезжали, прозвонил Клопа – он у меня самый опытный, Чечню прошел в составе СОМ[72]. Тот взял не сразу.

– Клоп, че там?

– Мрак. Здесь семьдесят рыл.

Сердце мое ухнуло куда-то вниз, в штаны. Это впятеро больше моего.

Капец котенку, больше срать не будет. В ментовке у меня связей – таких, чтобы могли прислать отряд полицейского спецназа по моему слову, – больше нет. Четыре снайпера – а чего четыре снайпера? Все, что они смогут – это завалить побольше бычья с той стороны – после того, как они завалят нас. При пятикратном превосходстве кто будет со мной разговаривать.

– На одной из машин пулемет.

Здорово. Только пулемета там не хватало.

А потом я вдруг подумал: как раз то, что их впятеро больше, чем нас, и может спасти нас от большой беды. Если даже они сейчас собираются нас мочить, увидев, что нас так мало, могут передумать и решить все же поговорить. А там уже… как кривая выведет.

– Че там? – спросил один из пацанов

– Норм. Ты, главное, не начни шмалять не по делу.

По телефону – это одно, а видеть двадцать с лихуем машин и семьдесят рыл со стволами, нацеленными на тебя, – это сильно. Еще никогда в моей жизни такой засады не было… в Тольятти, где мне одно время пришлось работать в командировке, один майор из УГРО как-то раз в одиночку с одним пистолетом и корочками разогнал стрелку, где было человек пятьдесят, которые уже начали шмалять друг в друга. Но это было в Тольятти, и это было в девяностые, когда народ еще не озверел совсем. А здесь – Украина, Украина после войны. И власть здесь – прикосновенна. Здешних чиновников кидали в мусорные баки. Здесь считается нормальным «громадским диячам» ворваться на заседание облсовета или госсовета и что-то там выяснять по зраде. Ментов здесь били и жгли, а потом тех, кто это сделал, объявили героями. Наконец, здесь была война – а на войне убийство приобретает характер «чисто механический». Так что ни фига здесь корочки не помогут…

С той стороны тронулись трое, я пошел – один. Хорошо, если пацаны не сбегут. Я бы их понял, если бы сбежали, – чисто по-человечески.

Сблизились. Было утро – раннее утро, солнце еще не встало, но и ночь уже отходила на заранее подготовленные позиции, чтобы ближе к вечеру перейти в контратаку. За моей спиной едва теплился рассвет, за их спинами была тьма.

Трое. Один пожилой, в камке – Афган, видимо. Седые усы. Другой молодой, тоже в камке. Этот, видимо, с АТО. Третий – в гражданском, но рожа самая наглая из всех. И куртка у него не простая – флиска накинута на плечи.

Сошлись на несколько шагов. Сердце билось в ушах.

– Старший кто? – спросил я. – С кем говорить?

– Со мной говорить будешь.

Самый молодой, в камке. Вероятно, и самый младший из них. Старшие не подставляются так…

– С чего ты решил, что я с тобой говорить буду? Старший кто, спрашиваю.

Двое молчат.

– Тебя че не устраивает? – Психует, психует.

Психуй дальше. А меня все больше вон тот тип, коротко стриженный, напрягает, во флиске. Лицо у него такое… с кулачок, скупое, жесткое. На Геббельса немного смахивает.

Вспомнил. Гражданин России, фашист. Переехал на Украину, чтобы не попасть в тюрьму. Занимается научной работой, лекции по теории и практике нацизма читает. Лекции эти и в инете найти можно.