Окно выходит в белые деревья...

3

«Russischer Иванgrossischer болван…» —ворчал              у петровских ботфортзабрызганный грязью Лефорт..А царь на него покосился,                                             да так,что взглядом сломал,                                    как в ладони пятак,ведя         и фортеций                               и девок осмотр:«Я тоже Иван,                           хотя я и Петр».Душа у Лефорта была чуть жива,и страх             на манжетах затряс кружева.Такого царя                         и словечком не тронь:казнит —                не получишь и гроб с него!

Ивана особого тень за Петром —Грозного.И даже в Меншикове Алексашкеивано-грозненские замашки.Того и гляди —                            сотрет в порошок,хотя и хапают не по ранжируладони               с таким неотмытым жиром,что хочется свистнуть:                                       «И мне пирожок!»Лефорт раздавленно плюхнулся в розвальни,и дергался                      судорожно                                                кадык,как будто посох Ивана Грозногоему острием                         воткнулся под дых…И не спалось Лефорту ночьюв санях,               влачившихся трусцой.На дыбе страха позвоночник

хрустел знакомою хрустцой.Снег пополам с прокисшей грязьюлежал трясиной на Руси.И так Лефорт подумал:                                          «РазвеРоссию вырвать из грязи?Все эти потные попыткитолкать Россию,                              навалясь,возможны только через пытки,а пытки —                             это снова грязь.Где я?               В страшнейшей из кунсткамер,где слизь кровавая оков,где плоть кричащими кускамисвисает скорченно с крюков.Не терпит царь самосожженцевне меньше подлого ворья,но Анна чувствует по-женскисамосожженчество царя.Он в казнях выявил ученость,

но и в самом его лицевдруг проступает обреченность,как в недорубленном стрельце…»Лефорт вздохнул:                               «Конечно, Питерталан,            а все-таки тиран.Европой царь недовоспитани, как признался сам, —                                            Иван».Лефорт прикрыл медвежьей полстьюутрехтский бархат панталон,но и под полстью страх расползся,как холод тот, что потаен.Припомнил вновь Лефорт,                                                 отпрянувот роковых видений плах,некоронованных Иванов,в него вселявших тоже страх.Себя во дни Петра месила,уже мерцая в мятежах,холопья

                зреющая силана императорских дрожжах.Все землекопы,                                 рудознатцы,сменив мотыги на кирки,порой глядели грозновато —не как иваны-дураки.Почти не люди —                            лишь подобья,но если все-таки холоптак мрачно смотрит исподлобья —поди узнай, что прячет лоб.Лефорта мысль ожгла на яме,одной из русских вечных ям:«Киркой,                 дарованной царями,могилу выроют царям!»И с мыслью мертвенно-морозной,не умещавшейся в рап орт:«Любой Иван в России —                                                  грозный…» — не мог уснуть всю ночь Лефорт.

4